Привести в исполнение

Расслабленный транквилизатором и водкой, Попов впился взглядом в указательный палец Наполеона, которым тот так ловко и привычно изобразил международный, понятный без перевода, жест. И хотя ничего особенного в этом пальце с ровно подстриженным ногтем и старческой пигментацией на коже не было, он гипнотизировал Попова, не отпускал его сознания, а когда сгибался – вызывал в душе смутную, неосознанную тревогу. Хотелось спать.

– На хозяйственные нужды деньги еще остались? – спросил Викентьев, убирая пустую бутылку.

– Пять рублей, – сразу же ответил Ромов и добавил: – С копейками. За это исполнение получим – надо опять скидываться.

Григорьев скрипнул стулом и, пошарив в карманах, бросил на стол смятую пятерку.

– Пора заканчивать!

– А спирт? – обиделся Буренко и зубами вытащил тугую пробку. – Говорите: кто бавит, кто запивает…

– Это тот, который резиной воняет? – спросил Иван Алексеевич. – Ты его что, в грелке хранишь?

– Может, резиной, может, еще чем, – с отвращением сказал прокурор и встал из-за стола. – Владимир Михайлович – на пару слов!

Викентьев вышел за ним во двор.

– Попрошу впредь не оскорблять приговоренного и не унижать его. По крайней мере в моем присутствии! – холодно произнес Григорьев, в упор глядя на подполковника.

– Вы это всерьез? – не менее холодно отозвался руководитель группы. – Может, подскажете, как гуманнее отправлять этих сволочей на тот свет?

– Перечитайте информационное письмо по Северной группе. Мне бы не хотелось писать на вас представление.

Викентьев замолчал. «Финал», обслуживающий Северную зону, попытался рационализировать свою работу: набили на три четверти песком старую бочку, с одного края сделали полукруглый вырез, смертника ставили на колени, голову заправляли вовнутрь, накрывали мокрым мешком и сквозь него стреляли. Ни брызг, ни рикошета. А прокурор увидел в этом глумление над личностью приговоренного, накатал представление. Группу расформировали…

Да-а-а… Викентьев хорошо понимал, что, перестав быть руководителем группы, он сразу отправится на пенсию. Вынужденное безделье и, главное, отстраненность от серьезных и важных дел, которыми он привык заниматься всю жизнь, пугали его всерьез. С Григорьевым лучше не ссориться. Он и так может уцепиться за что угодно, например: вместо табельного оружия используется бандитский пистолет, или: врач не измеряет пульс и не проверяет зрачковую реакцию у расстрелянного, или… Да мало ли что можно отыскать, чтобы раздуть кадило!

– Я вас понял, Степан Васильевич, – примирительно сказал подполковник. – Не сдержался.

– Да и я вас понимаю, – более мягко произнес Григорьев. – Но ведь это такое дело, что если перегнуть палку, то получится не исполнение правосудия, а какая-то подвальная расправа… На это все время и намекает наш доктор.

– Меньше слушайте, – отмахнулся Викентьев.

– Но в одном он прав, – продолжил Григорьев. – Суд выносит высшую меру тем, кто перешел последнюю грань допустимого среди людей. Но когда ее исполняешь, можно незаметно и самому заступить за черту. И чем тогда будешь отличаться от приговоренных?

В темноте лица прокурора видно не было, но Викентьев очень отчетливо его представлял.

– Иногда мне кажется, что доктор оттого ерничает и задирается, что больше нас понял…

Викентьев молчал. На территории «Прибора» залаяла собака.

– Не задумывались об этом?

– Нет, – грубо ответил второй номер. – Если каждый станет умствовать, некому будет общество от зверья очищать. Чистеньким, конечно, хорошо остаться, только так не бывает, чтобы дерьмо убрать и не вымазаться. А в говне жить негоже. Значит, кому-то приходится…

Они разговаривали вполголоса, и человек за забором не мог разобрать ни одного слова.

Когда Викентьев с Григорьевым вернулись в комнату, спирт был уже выпит. Викентьеву оставили полстакана и огурец, но он раздраженно понюхал и выплеснул стакан за порог. – С чего ты его сцеживаешь у себя в морге?

Буренко обиженно отвернулся.

– Какая разница, он же все микробы убивает, – примирительно сказал Иван Алексеевич и озабоченно свел брови.

– Я вот говорю, давно надо печку сложить где-нибудь в уголке, насколько проще станет работать… И ребятам не надо будет голову морочить всю ночь… Вы бы похлопотали, Степан Васильевич…

– Какую печку? – переспросил прокурор.

– Да крематорий! Сколько лет говорим, сколько лет собираемся… Небольшой, нам-то много не надо…

– Пусть УВД делает, – брезгливо ответил Григорьев.– Прокуратура надзирает за исполнением приговора. А что происходит потом – не в нашей компетенции!

Он резко встал, нервно дернул перекошенным плечом, огляделся зачем-то по сторонам.

– Все, поехали! Больше мне здесь делать нечего.

Слово «мне» прокурор выделил, словно так можно было отгородиться от происшедших событий.

Глава одиннадцатая

Первой из «точки» исполнения выехала серая «Волга».