Привал с выдернутой чекой

– Живее! – рявкнул я на замешкавшегося Опанасенко, ну вот ни на столечко не давая ему поблажки из-за его ранения. И тут же по рации: – Глеб, Костя, вперед!

Они поднялись и побежали, я же стоял, вглядываясь в лес, и только когда Прокофьев и Мухин пробежали мимо, развернулся и, моля Бога, чтобы ничто мне не прилетело в спину, побежал следом.

«Неужели? – вырвалось у меня, когда я, тяжело дыша, заскочил в чрево «вертушки». – Мы сумели! Мы смогли! Теперь совсем немного, совсем чуть-чуть», – подумал и сразу же начал пересчитывать бойцов: все. Хотя куда они могли бы деться? Но пересчитал, и на душе стало спокойнее.

– А вас потрепали… – без видимых эмоций выдал выглянувший из кабины штурман, и никакие привнесенные нами запахи не смогли заглушить идущий от него перегарный фан.

– Блин, амброзия! – сморщился я и попытался улыбнуться.

– Домой парни, домой! – дохнул он и скрылся в кабине. Я взглянул на часы. До времени «Ч» оставалась самая малость. Но вертолету предстояло сделать солидный крюк. А это время. Успеем ли? За ответом я обратился к борттехнику:

– Что с графиком?

– Нормально, успеваем. – Успокаивая меня, он поднял вверх большой палец. Я облегченно вздохнул и занялся насущными вопросами.

– Так, парни, – сказал я, – достаем все оставшиеся боеприпасы и по одной единице швыряем все вниз.

– Может, расстрелять? – предложил Каруселько, кивая на проносящуюся за иллюминатором зеленку.

– Не настрелялся? – буркнул я и замолчал, раздумывая над высказанным предложением, но прийти к определенному решению так и не успел, Рустаму ответил Буковицын, раньше меня сообразивший, что почем.

– А гильзы ты ползать собирать будешь? Их же тоже выбрасывать надо… – резонно заметил он.

– Опсь, а я как-то и не подумал! – осознав собственную ошибку, прикусил губу любитель пострелять на халяву.

А я продолжал ставить задачу:

– Гранаты, дымы тоже вниз, только глядите, чтобы под нами никого не было. Из мирных, – тут же поправился я.

Сидевший на скамеечке Кузьма Иванович подергал меня за штанину.

– Петрович, мы сейчас над гористой местностью пойдем, – сообщил он, – там пустынно и лысо, как на… бильярдном шаре. Там все и выбросите.

– А это мысль. Спасибо! – поблагодарил я Кузьму Ивановича и внес в свои прежние указания некоторые коррективы. – Так, бросать начинаем чуть позже, когда скальник пойдет, понятно? – Ответа я не ожидал и потому продолжал без запинки: – И, парни, пошевелитесь, нам еще и зарядиться надо, и за раненых разрядить-зарядить. Оберточную бумагу тоже за борт, только случайно патрон не выбросьте.

– Не выбросим, – за всех заверил меня Козлов и громче, чтобы, видимо, слышали все остальные: – Домой больно хотца! Парни, серьезно, будьте внимательнее, – попросил он, и салон вертолета наполнился новыми звуками: щелканьем разряжаемых магазинов, сопением особо усердных, треском раздираемых упаковок, и все это через нескончаемый протяжный стон тяжелораненого Болотникова.

– Командир, командир, – его голос был едва слышен, и мне пришлось стать на колени и наклониться, чтобы разбирать произносимое: – моих не оставляй, ладно, а?

– Ты что такое говоришь, Илья? Мы домой летим, Илья, домой!

– Не долечу я… – На губах раненого запузырилась кровь.

– Отставить паникерство, товарищ старший сержант! – нарочито бодро потребовал я.

– Хорошо, командир, хорошо, будем жить, командир. Ты только мне пообещай, если что, ты моих не оставишь? Всегда поможешь, хорошо?

– Помогу, клянусь! – абсолютно честно заверил я и, чтобы он не поверил в то, что я смирился с его гибелью, тут его же и заверил: – Ты не умрешь, не с чего тебе умирать.

– Больно мне, командир, очень больно!

– Терпи, Илья Федорович, терпи! – попросил я и невольно взглянул на обвязанного бинтами заместителя. В него угодило пять пуль, одна из которых пришлась по касательной в голову. Делать обезболивающее ему, как и Чебурекову, мы не рискнули.

– Терплю… – Произнесенное слово я угадал скорее по губам, нежели действительно услышал. За бортом расстилался горный пейзаж. Время от времени до ушей доносились хлопки взрывов, это мои разведчики избавлялись от лишних гранат. Патроны, кувыркаясь, прыгали по камням, упаковочная бумага кружила в воздухе. Я взял руку неподвижно лежащего Чебурекова, прижал палец к запястью – пульс бился. Посмотрел на улыбающегося Федотова и тоже улыбнулся: по счастью, пока все были живы.

Мой заместитель вновь застонал, закашлялся, по щеке побежала струйка крови. Я взял за руку и его. Сердце сжал обруч, я видел, как силы покидают моего боевого товарища, и ничего не мог сделать.

– Терпи, терпи, скоро уже, скоро, терпи, – без конца повторял я, – немного осталось. Терпи, Илюха, терпи.

В ответ Болотников что-то простонал, но я не расслышал и стал торопить время: «Быстрее, быстрее, быстрее». Я понимал, что счет идет на минуты – спасти Болотникова могла только срочная операция.