А я вдруг понял, что не сплю, лежу и таращусь в раскинувшееся надо мной бездонное голубое небо.
– Так как вы считаете, что это было – сон или явь? – спросил я своих собеседников. – В свете всех случившихся с нами необъяснимых странностей сказанное во сне не кажется мне такой уж несусветной фантастической глупостью. А вам?
Вертолетчики, пребывая в глубокой задумчивости, молчали. Штурман курил, командир пялился в горизонт, Кузьма Иванович обиженно сопел носом.
– Мужики, что молчим? – не выдержал я.
– А что говорить? – Кисляков отбросил в сторону вспыхнувший искрами окурок. – Визитер твой как-то не слишком на глюк похож.
– Мы и без него здесь себя иномирянами почувствовали: пить – табу, курить нежелательно, ругнуться по-настоящему и то не разрешается. Разрешается точнее, то есть ругайся, если невмоготу, никто, может, особо и не попрекнет, но так иногда посмотрят, что сам ругаться не захочешь. Вежливые все такие, упредительные. Да ладно бы хотя бы водку пили, а так ни рыба ни мясо.
– И как мы это все сразу не заметили? – сокрушенно покачал головой Кузьма Иванович. – Или заметили, но признаться боялись?
– Заметили, – нехотя согласился я. – Еще как заметили, и несостыковки заметили и несовпадения, внимание-то мы на них обратили, но сразу перевели в другую плоскость. Точнее, это я и перевел, – приняв основной удар на себя, я все же решил не оставаться в одиночестве, поэтому продолжил, а все остальные согласились. – А почему? Да потому, что человеческая психика такова, что в безвыходной ситуации преобразовывает или, точнее, подтасовывает факты в сторону наименьшего сопротивления. Так что, думаю, сон не совсем сном был и ноги нам делать надо из этого мира. Сейчас карты меняются, потом и мы меняться начнем.
– А я уже курить почти бросил, – соглашаясь с моими выводами, сообщил борттехник. Все-таки лучше принять иномирье, чем собственное сумасшествие.