Притяжение Андроникова

Только что Ираклий Луарсабович рассказывал о поездке в Михайловское – о том, как колонна машин двигалась к Пушкинскому Заповеднику, как ее встретили на шоссе представители местных властей и как потом начался продолжавшийся несколько дней небывалый, подлинно всенародный праздник поэзии. Только что Андроников говорил о Тбилиси, о состоявшемся там прекрасном вечере Тициана, о проникновенном вступительном слове известного грузинского поэта Григола Абашидзе.

Все это только что говорилось, но вдруг неожиданно для собравшихся, а может быть, и для самого Андроникова, уже зазвучала торопливая и ускоренная эмоциональная речь Ивана Ивановича Соллертинского, предстала его великолепная, утрированно-четкая дикция… Андроников говорит о необыкновенной, феноменальной памяти Соллертинского и о тех испытаниях, которые Иван Иванович время от времени учинял своим друзьям.

– Иногда при встрече он был способен вместо приветствия задать какой-нибудь совершенно неожиданный вопрос. Очень любил проверять точность слов собеседника и безмерно торжествовал, когда удавалось уличить его в вольной или невольной лжи. Однажды он спросил меня – не был ли я тринадцать лет назад на одном из утренних концертов в Ленинградской филармонии. Я ответил, что был. Иван Иванович немедля спросил, что исполнялось на этом концерте. Я перечислил несколько произведений и одним из первых назвал увертюру к «Орестее» Танеева. «Правильно! – воскликнул Иван Иванович. – А скажи: в каком порядке эти произведения были исполнены?» – «В том, в каком я их только что перечислил». «Ты не был на этом концерте, – решительно заявил Соллертинский. – Признайся, что прилгнул. Увертюра к „Орестее” Танеева исполнялась не в начале концерта, а в самом конце. Дирижер Александр Васильевич Гаук забыл партитуру дома, а ключ от квартиры был у его супруги-балерины, а она танцевала в спектакле и находилась в это время на сцене. Поэтому, сыграв другие вещи, объявили антракт, а когда партитура была привезена, сыграли „Орестею”. Второе отделение продолжалось всего восемь минут. Если бы ты был на концерте, ты не мог бы об этом забыть. Я заявляю, что об этом концерте ты знаешь только из книги „Десять лет советской филармонии”».

– Что же касается памяти самого Ивана Ивановича, – продолжает свою любимую тему Андроников, – то она была поистине поразительна. Его, например, можно было спросить, какие слова содержатся в такой-то строчке на такой-то странице такого-то тома такого-то издания сочинений Гоголя, стоящего на его домашней книжной полке. Он тотчас отвечал, скажем: «Виват, Андрей Петрович (журналист, как видно, любил фами…)» – «Иван Иванович, – спрашивал кто-нибудь, – а что такое „фами”?» – «Первая половина слова „фамильярность”, – хладнокровно отвечал Соллертинский. – Только „льярность” идет уже на следующей странице». Никто из нас его, конечно, не проверял, но я уверен, что даже самая тщательная проверка не обнаружила бы ни одной ошибки.

Я воспроизвел – да и то в самых общих чертах – далеко не все рассказы о Соллертинском, которые мы услышали в тот вечер от Андроникова.

К тому же не надо забывать, что это были не просто рассказы. Это были маленькие сцены, в которых участвовал сам Соллертинский – с его поистине пулеметной скороговоркой, с характерным для него наклоном головы, с манерой держать сплетенные руки на животе, с его язвительным и вместе с тем добродушным и сердечным юмором.

Среди слушателей Андроникова – преимущественно москвичей – я был одним из немногих, кто помнил живого Ивана Ивановича. Без всякого преувеличения я испытывал своего рода эстетический восторг – и от поразительного сходства с оригиналом, и от литературного мастерства, с каким были сочинены эти изящные, остроумные, полные юмора новеллы.

Не менее восхищены были и те слушатели, которые никогда не видели Соллертинского.

Среди них была американская писательница Бел Кауфман, внучка Шолом-Алейхема, автор опубликованной у нас повести «Вверх по ведущей вниз лестнице»[115] (по этой повести в США был поставлен одноименный фильм, с успехом демонстрировавшийся на московском кинофестивале 1987 года; в нем снималась популярная киноактриса Сэнди Деннис, получившая на фестивале приз за лучшее исполнение женской роли).

Когда Андроников закончил свои новеллы о Соллертинском, Бел Кауфман неожиданно воскликнула:

– Боже мой, как похоже!

Но ведь она никогда в глаза не видела Соллертинского!

Вероятно, об этом подумали многие из гостей, но не удержался и высказал это вслух только я.

– О сходстве можем лучше судить мы, которые знали Ивана Ивановича, – сказал я. – А вот это-то как раз и неважно, – сердито повернулся ко мне Андроников. – Сходство с оригиналом должно содержаться в самом портрете. Мы не знаем, с кого портреты писаны, ко знаем, что они похожи… Когда вы приходите в Эрмитаж или Третьяковскую галерею и рассматриваете портреты, вы, разумеется, не имеете никакого зрительного представления о людях, которые на них изображены. Но все равно вас не покидает ощущение сходства с оригиналом. Вот к чему стремлюсь и я в своих устных рассказах.