Притча о пощечине

— Евгений Максимович, над этим не смеются. Не то место и не та тема.

— Извините. В санитары. Я абсолютно серьезен.

И снова шум в зале:

— Чего сидеть здесь, если все ясно и он со всем согласен?

— Пошли. Какой же это суд?!

— Суд — когда неясно. Когда выяснять надо.

— Неправильно. Суд все равно выносит приговор.

— Они ж срок не могут дать.

— Да мы все со всем согласны. Народ стал подниматься.

Представитель от треста, общественный обвинитель, поднял руку и зычным голосом перекрыл общий шум:

— Не переводите серьезное мероприятие в недостойный фарс. Мы не согласны с подобной организацией, и подобной реакцией, и с подобным отношением к работе столь важного общественного учреждения. Важно не только наказать. Еще более важно уяснить корни произошедшего, из ряда вон выходящего, несвойственного взаимоотношениям наших людей между собой, с чем мы никогда не встречались в наших коллективах, где мы работаем и где производим работы.

— Уж лучше не трогайте места, где вы производили работы!

— Товарищи, не надо недостойных реплик. Давайте лучше поищем, рассмотрим, откуда вдруг, из какой мусорной свалки, ушедшей за горизонт, оставшейся далеко позади жизни, выползли эти барские замашки, это пренебрежительное отношение к рабочему человеку. Найти корни, обнажить и со всей решительностью раз и навсегда обрубить и выкинуть на ту же свалку, откуда выползли эти доисторические га… пресмыкающиеся…

— Рептилии!.. — опять из зала начали выкрикивать.

— Где тут барство? Здесь все трудящиеся!

— Не шейте политику!

— Тут дело бытовое.

— Нет, производственное.

Поднялась одна из докторов-терапевтов и властно сказала:

— Недостойный крик. Если уж мы будем искать корни случившегося, то копаться ни в каких свалках особенно не придется. Разберите свою работу, вашу работу. Не будем говорить о пренебрежении к рабочему человеку, лучше поговорить о пренебрежении к собственному труду, к собственному достоинству трудящегося человека, о пренебрежении к нуждам больницы, к своему клиенту, о подмене пролетарского отношения к труду люмпенским, с которым мы во время вашего ремонта встречаемся на каждом шагу. Корни в вас, товарищи, а не в мифическом барском отношении Евгения Максимовича, отличного производственника…

Председатель:

— Мы собрались совсем не для подобных деклараций. В таких условиях я не могу проводить заседание суда…

— И не надо!

— Какой тут суд?!

— Кого судим?..

Председатель:

— Суд товарищеский, а вы ведете себя не по-товарищески. Я не могу так продолжать. Это балаган… Я в таких условиях вынужден сложить с себя полномочия…

Евгений Максимович:

— Корень в моем хамстве, истеричности, невыдержанности, нетерпимости. Прошу вас не переводить разговор в плоскость ремонта. Я прошу меня извинить…

— Евгений Максимович, прекратите ерничанье и скоморошество, — тем же властным голосом продолжала доктор-терапевт. — Если уж товарищи затеяли разговор о барстве по отношению к ним, то скажу вам, что при подобной работе мы здесь, в больнице, среди вас пока настоящих рабочих не встречали. Это пока не работа. А то, что сейчас происходит в ремонте, и вовсе ни в какие ворота не лезет…

Председатель:

— Обсуждение вышло за рамки разбираемых вопросов. Обратимся в администрацию, к партийным организациям наших учреждений, наконец, к настоящему суду…

Опять общий гомон. Все поднялись с мест. Кто пошел из зала, кто остался и продолжал спорить. Зал разбился на группы. Кто-то крикнул: «Кина не будет!» Кто-то что-то кричал, но разобрать было невозможно. Все расходились, но оставшиеся группки продолжали ожесточенно и шумно спорить.

Вошла уборщица и крикнула оставшимся:

— Раз тут ничего нет, уходите. Мне убирать надо, проветривать.

И последние спорящие покинули зал, ни на минуту не прекращая переругивания.

Суд не состоялся.

Ну вот — получили громкое прилюдное извинение.

Кое-кто получил и удовлетворение, высказавшись на желаемую тему, указав место своим оппонентам. И доктор-терапевт, и обвинитель из треста были довольны своими оборванными выступлениями. Так, во всяком случае, потом говорили. Они, в отличие от других, высказались.

Укрепил ли свое шатающееся достоинство Петр Ильич?

Восстановил ли свою честь Евгений Максимович?

Маловероятно. Надо что-то другое, наверное.

А что, если б действительно устроили дуэль?! Обратились бы за разрешением в высокие общественные, административные, юридические инстанции и попросили бы, ввиду чрезвычайной важности события, сделать исключение из закона многовековой давности. В конце концов, провели бы референдум — нельзя же махнуть рукой на утерянное достоинство, тем более если есть еще надежда укрепить человека на колеблющейся под ним почве. Это ли не чрезвычайное обстоятельство?!

Или действительно лучше всего был бы нормальный человеческий суд?

А пока все зыбко в нарастающих конфликтах…

***

Устроили они мне потеху. Товарищеский суд. Надо же. Я говорил им. Нет — они свое. Получили. Вот то-то. А меня опять обгадили с ног до головы. Я ребятам говорил, просил, как людей просил: не пейте в больнице. Неужели не понятна ситуация? Их удержишь!