Пристрастие к смерти

– Я вошел, как обычно, через южную дверь. Она была заперта. Дверь в малую ризницу стояла открытой, и я увидел, что его там нет. Кровать была очень аккуратно застелена. Вообще везде царил идеальный порядок. Поверх покрывала лежали сложенные простыня и наволочка. Я выглянул через решетку. Свет не горел, но я его увидел: он сидел в этом ряду, чуть подальше. Я отправился в ризницу и облачился к мессе, потом через царские врата вышел в церковь. Увидев, что я собираюсь служить в часовне Девы Марии, он перешел в задний ряд и сел там. Он ничего не говорил. Больше в церкви никого не было. Для мисс Уортон день был неприсутственный, а мистер Кэпстик, который обычно посещает мессу в девять тридцать, заболел гриппом. Мы были только вдвоем. Обернувшись после первой молитвы, я увидел, что он стоит на коленях. Он принял причастие, потом мы вместе пошли в малую ризницу. Он вернул мне ключ, поблагодарил, взял свою сумку и ушел.

– В тот первый раз больше ничего не было?

Отец Барнс повернулся и посмотрел на Дэлглиша. В полумраке церкви его лицо казалось безжизненным. Дэлглиш видел в его взгляде смесь мольбы, решимости и боли. Было что-то, о чем он и страшился, и испытывал потребность рассказать. Дэлглиш его не торопил. Работа научила его ждать. Наконец Барнс заговорил:

– Нет, кое-что было. Когда он протянул ладони и я вложил в них облатку, мне показалось… – Он помолчал, потом продолжил: – Что у него на руках были метки, раны. Я подумал, что вижу стигматы.

Взгляд Дэлглиша был сосредоточен на кафедре. Оттуда, с картины безвестного прерафаэлита, на него равнодушно, безо всякого любопытства взирал ангел с лилией в руке; его белокурые волосы были аккуратно уложены под широким нимбом.

– На его ладонях? – переспросил Дэлглиш.

– Нет, на запястьях. На нем были рубашка и пуловер, рукава оказались чуть свободными и поднялись, когда он протягивал руки, вот тогда-то я и увидел.

– Вы кому-нибудь об этом рассказывали?

– Нет, только вам.

Не меньше минуты оба молчали. За всю сыщицкую карьеру Дэлглишу не доводилось получать от свидетеля информацию столь нежелательную – другого слова он подобрать не мог – и столь шокирующую. В голове завертелись мысли: как отразится подобная новость на расследовании, если просочится в печать? Газетные заголовки, циничные спекуляции не без злорадства, толпы зевак, суеверных, легковерных и истинно верующих, осаждающих церковь в ожидании… чего? Захватывающих ощущений? Нового культа? Надежды? Доказательств? Однако неудовольствие его было глубже, чем просто раздражение из-за непрошеного осложнения в расследовании, вызванного вторжением иррационального фактора в столь прочно укорененную на этой земле работу, как поиск документально подтвержденных доказательств, способных выдержать испытание в суде. Он был потрясен, почти физически, чувством куда более сильным, которого он почти стыдился; оно представлялось ему одновременно и низким, и едва ли более рациональным, чем само событие. То, что он испытывал, можно было назвать отвращением, доходящим почти до ярости.

– Думаю, вам следует и впредь хранить молчание, – сказал он. – Это не имеет отношения к смерти сэра Пола. Об этом даже не обязательно упоминать в ваших показаниях. Если же вы испытываете потребность кому-то довериться, поговорите со своим епископом.

– Я больше никому не стану рассказывать, – просто ответил отец Барнс. – Полагаю, у меня действительно была потребность с кем-то поделиться. Ну вот я вам и рассказал.

– В церкви было темно, – продолжил Дэлглиш. – Вы сказали, что свет не включали. Вы постились. Вам это могло привидеться. Или оказаться игрой теней. К тому же вы видели эти отметины всего несколько секунд, когда он поднял руки, чтобы принять Тело Христово. Вы могли ошибиться.

«Кого я пытаюсь успокоить, – подумал он, – его или себя?»

А потом сам собой пришел вопрос, который он задал невольно, вопреки здравому смыслу:

– Как он выглядел? Иначе? В нем что-то переменилось?

Священник покачал головой и ответил с глубокой печалью:

– Вы не понимаете. Я не смог бы заметить перемену, даже если бы она в нем произошла. – Потом он словно бы очнулся и добавил решительно: – Чем бы ни было то, что я видел, длилось оно недолго. И это не так уж необычно. Подобные явления встречались и прежде. Разум воздействует на тело странными способами: глубокое потрясение, мощная иллюзия… К тому же, как вы справедливо заметили, в церкви было темно.

Значит, отец Барнс тоже не хочет верить. Пытается себя разубедить. Что ж, это лучше, сухо отметил про себя Дэлглиш, чем заметка в приходском журнале, звонок в редакцию ежедневной газеты или проповедь в следующее воскресенье о феномене стигматов и неисповедимой мудрости Провидения. Он не без удивления обнаружил, что оба они испытывают одинаковые сомнения и, возможно, одинаковое отвращение. Нужно будет как-нибудь позже поразмыслить, почему это так. Но сейчас есть заботы более неотложные. Что бы ни привело Бероуна снова в эту ризницу, рука, занесшая над ним бритву, принадлежала реальному человеку.