Пристрастие к смерти

Кинастон кивнул и вернулся к привычной рутине. Дэлглиш не стал ему мешать и вышел. Пока Кинастон не закончит, ему здесь делать нечего. Наблюдая за бесцеремонным обращением с ранами на трупе, за приготовлениями к последующей хладнокровной научной жестокости, он чувствовал себя неловко, как соглядатай. Его всегда интересовало, почему этот процесс казался ему более оскорбительным и мерзким, чем само вскрытие. Может быть, потому, что слишком мало времени проходило после наступления смерти, иногда тело еще не успевало остыть. Человек суеверный мог страшиться, что дух, испущенный столь недавно, все еще витает поблизости и может разгневаться из-за надругательства над разделенной с ним, но пока еще уязвимой плотью. Дэлглиша удивило, что он чувствовал себя утомленным. Ожидалось, что усталость придет позднее, когда он будет работать по шестнадцать часов в день, и эта рано навалившаяся тяжесть, чувство истощенности физических и интеллектуальных сил оказались для него внове. Интересно, возраст начинает сказываться или это лишнее доказательство того, что дело обещает быть необычным?

Он прошел в церковь и сел на стул напротив статуи Богородицы. Гигантский неф опустел. Отец Барнс ушел домой в сопровождении полицейского констебля, предварительно с готовностью опознав кружку: Харри часто приносил ее с собой, когда ночевал на церковном крыльце. Священник искренне хотел помочь и с промокашкой – чуть ли не до рези в глазах вглядывался в нее и в конце концов сказал, что черных отпечатков, кажется, действительно не было, когда он видел ее в понедельник, но он не уверен.

Дэлглиш наслаждался выпавшими ему минутами спокойного размышления. Запах ладана сгустился, но Дэлглишу казалось, что к нему примешивается другой, тошнотворно-зловещий. И тишина не была абсолютной. За спиной у него раздавались то шаги, то голоса, спокойные, уверенные и неторопливые – это работали профессионалы. Звуки казались очень отдаленными и в то же время были различимы, как мышиная возня за плинтусом, словно какое-то тайное темное дело творилось там. Он знал, что скоро два тела будут аккуратно упакованы в пластиковые мешки, ковер тщательно свернут, чтобы сохранить улики, особенно то важное пятно высохшей крови. Вещественные доказательства, найденные на месте преступления – бритву, хлебные и сырные крошки из большой ризницы, волокна ткани с одежды Харри и ту единственную обгоревшую спичку, – разложенные по пакетам и снабженные бирками, перенесут в полицейскую машину. Ежедневник он пока оставит у себя – тот понадобится ему, когда он поедет на Камден-Хилл-сквер.

У ног Богородицы с младенцем стоял кованый железный канделябр с тремя рядами залитых воском гнезд для свечей, из которых торчали лишь черные фитили. Дэлглиш инстинктивно нащупал в кармане десятипенсовую монету и опустил в ящик для пожертвований. Она звякнула неестественно громко. Он почти ожидал, что вот-вот рядом возникнут Кейт или Массингем, молча, но с любопытством наблюдающие за нетипичным проявлением сентиментального чудачества своего шефа. К канделябру цепочкой был приделан держатель для спичек, похожий на тот, что имелся в кухне. Дэлглиш взял маленькую свечку и, чиркнув спичкой, поднес огонь к фитильку. Казалось, тот разгорался необычайно долго. Наконец язычок пламени стал ровным и прозрачным. Адам воткнул свечку в гнездо, снова сел и уставился на огонек, который, медленно гипнотизируя, погружал его в мир воспоминаний.

9

Это случилось чуть больше года назад, но казалось, что гораздо раньше. Они оба участвовали в семинаре по судебным приговорам в одном из университетов на севере страны – Бероун официально открывал его краткой речью, Дэлглиш представлял интересы полиции – и ехали туда на поезде в одном купе первого класса. В течение часа в начале пути Бероун со своим личным секретарем работал над документами, Дэлглиш же, тщательно изучив повестку дня, принялся перечитывать «Как мы теперь живем» Троллопа. Когда последняя папка заняла свое место в кейсе, Бероун посмотрел на него, и по его взгляду стало ясно, что ему хочется поговорить. Молодой чиновник с тактом, несомненно сулящим ему высокий карьерный взлет, испросив у господина министра разрешения пообедать, если он ему в данный момент не нужен, исчез. И у Бероуна образовалось два свободных часа для вольной беседы.

Вспоминая о ней, Дэлглиш не переставал удивляться тогдашней откровенности своего спутника. Словно само по себе путешествие по железной дороге в старомодном уединенном купе, исключавшее опасность телефонной тирании и вторжения посетителей, когда время зримо проплывало за окном и не нужно было считать минуты, освободило обоих от осторожности, ставшей уже частью их жизни, тяжесть которой будто бы временно свалилась с их плеч. Оба они были людьми весьма замкнутыми, не нуждающимися ни в клубном мужском товариществе, ни в братстве по гольфу, ни в пабах, ни в тетеревиной охоте, – всех тех занятиях, которые большинство их коллег находят необходимыми для облегчения и поддержания своих перегруженных делами жизней.