Присматривай за мной (ЛП)

Я отхожу на пару шагов от него, ставлю ноги вместе, руки по швам, оглядываюсь назад, чтобы убедиться, что нет препятствий. Я опустила руки, согнула колени, откинула тело и сделала идеальное сальто назад. Сначала руки коснулись земли, за ними ноги, и я встала прямо, не в силах сдержать улыбку. Я даже не помнила, когда я делала подобное последний раз. Возможно за день до смерти мамы, когда я сходила на свою последнюю тренировку.

— Бог ты мой, ты ОБЯЗАНА научить меня это делать, я смогу сказать Лее отвалить! — восклицает Люк.

— ЛЮК! — ругается Зэндер. — Иди и поиграй чуть-чуть на шведской стенке.

Люк фыркает и пинает носком ботинка камешек.

— Хорошо. Сейчас я пойду, но я вернусь, и ты научишь меня, как быть таким же офигенным как и ты.

Я смеюсь, а он пулей убегает от нас к тренажерам.

— Ну, получай. Теперь ты официально офигенная, — смеясь, говорит Зэндер. Я подхожу к нему и сажусь на качели рядом с ним.

— Хорошо знать, что кто-то так думает, — улыбаясь, говорю ему, отталкиваясь ногой.

— Не переживай, он не единственный. Я тоже иногда думаю, что ты офигенная. Мои родители не перестают спрашивать, когда я тебя снова приведу.

Я откидываю голову и смотрю в небо. Первый раз за долгое время я чувствую умиротворение. Я не беспокоюсь об отце, или кондитерской, или как я скучаю по маме. Единственная забота сейчас — как запечатлеть момент и носить его с собой всегда.

— Ну теперь меня распирает любопытство. Где ты научилась делать такие штуки?— спрашивает Зэндер.

Я отвожу глаза с облаков, смотрю на него и думаю о том, какой я была и что сказала доктор Томпсон.

— Может быть, тебе сложно поверить, но я была черлидером, — говорю ему.

— Почему мне в это сложно поверить?

Я пожимаю плечами, прислоняюсь головой к цепочке от качелей.

— Я не совсем самый энергичный человек на земле. Люди, глядя на меня, не думают: «У этой девушки полно энергии». Но раньше они так думали. Я была шумной и энергичной. Я любила смешить людей, — печально говорю я.

— Что же изменилось?

Его голос мягкий, и он разворачивает качели, чтобы лучше видеть меня.

— Думаю, много всего. Катастрофа за катастрофой. И мне стало все равно. Я не думала о том, счастлива ли я. Я думала только о том, как прожить день.

Мы качаемся бок о бок в полной тишине, он задает новый вопрос.

— Ты всегда хотела работать в кондитерской?

Я трясу головой и наблюдаю, как Люк вдалеке ползает по шведской стенке.

— Я никогда не хотела там работать. У нас с кондитерской отношения любви и ненависти. Я люблю ее, потому что она напоминает меня в более юном возрасте, но я ненавижу ее по той же причине. Я работаю там, только потому что мне приходится, пока папа не возьмет себя в руки. Если он не сможет, я думаю, я буду работать там до своей смерти — говорю я ему, пытаясь превратить в шутку то, что вгоняет меня в депрессию при одной мысли об этом. Эта кондитерская никогда не была моей мечтой. Мысль о том, что я проведу там всю свою жизнь, проживая мечту кого-то другого, удручает.

— А если бы тебе не пришлось работать там, чем бы ты занималась? — спрашивает Зэндер.

Мне даже не приходится задумываться над ответом. Я говорю то, что всегда мне приходит в голову, когда задают этот вопрос.

— Я бы изучала английский в колледже и в свободное время писала книгу.

Я чувствую его взгляд. Я смотрю на него и вижу широкую улыбку на его лице.

— Писатель, да? Очень круто. Ты что-нибудь писала раньше? — спрашивает он.

— Я написала тонну текстов за последние года. Стихи, рассказы, пару пьес… Возможно, это полная чушь, поэтому я бы пошла в колледж. Я не знаю. Есть что-то такое в том, чтобы просто сидеть и придумывать историю. Представлять другое время, другое место, представлять себя там. Заставлять героев делать и говорить то, что ты хочешь. Разворачивать историю так, как запланировал ты. Ничего не существует, кроме этой истории. Ты можешь закрыть окружающий мир и жить в выдуманном месте. Люди не обязаны умирать или слишком много пить. ТЫ можешь повернуть события так, как тебе нравится. Заменить историей настоящую жизнь в любой момент.

Я поняла, что блуждаю в мыслях, и заставила себя остановиться. Когда я думаю о писательстве, я всегда погружаюсь в работу и могу говорить об этом днями.

— Ты позволишь мне прочитать что-нибудь из того, что ты написала — спрашивает Зэндер.

— Ты не захочешь читать то, что я написала, поверь мне, — смеясь, говорю я, думая о тетрадке с сентиментальными любовными стихами и романтическими историями. Она спрятана в кладовке.

— Спорим, нет. Я бы с удовольствием прочитал все, что ты написала, потому что это твое. Они вышли из твоего сердца и души. Это замечательно, — говорит он, останавливая качели и разворачиваясь ко мне.

Он протягивает руку и хватает цепочки моих качелей. Он притягивает меня к себе, пока наши ноги не переплетаются.

— Если бы ты могла написать одну историю, которую прочитают все, о чем она была бы? — спрашивает он, глядя мне в глаза.

— О моей жизни, — шепчу я. — Это звучит нарцистично? Писать книгу о себе?

Он трясет головой и улыбается.