Пришлый

— Что с ней сделается? — Гонт махнул рукой. — Стрелу выну, и дальше пойдем.

— Раз она пришлая, то можно ее недостойной считать? Все люди — братья! Почему ты о ней так пренебрежительно говоришь?

— О Фриде? Да она ж не человек. У неё нет своих мыслей, только то, что в нее вложили. Как источник знаний она ноль. Это ж сразу видать.

— Чего ж ее вызывали? — Илья пытался переварить слова Гонта, но ничего путного в голову не лезло.

— Таких миров много, где люди — не люди. Сразу и не поймешь, кого тащишь. А какой мир звач открывает — от случая зависит. Только этих, как Фрида, не переделать. Одинаковые и бесполезные.

— Выходит, — Илья тянул слова, размышляя, — только меня продать можешь?

Лицо Гонта стало виноватым-виноватым. Он заморгал и отвернулся. Илья никак не мог понять — что с ним происходит. Как-то не верилось, что у торговца совесть проснется.

Наконец, Гонт нашел в себе силы и посмотрел Илье в глаза.

— Дурак я. Как есть дурак. Такое дело провалил. Знаешь, не могу тебя продать. И теперь никого не смогу. Кончился я, — Гонт почти весело усмехнулся. — Сам понимаешь, что за неисполнение договора бывает. Продадут меня. В возмещение неустойки. А ты иди. Иди, Илья. Все пути перед тобой…

Второй день Здрав зубами мучился. Сидел в своей избушке, прижав тряпицу к щеке, и изредка подвывал. Уже и травку заваривал, полоскал. Боль утихала, а потом возвращалась, чтоб по новой вгрызаться в челюсть. Никто к звачу не заходил — не тот он человек.

Дверь резко распахнулась, ударив по стене так, что из щелей труха посыпалась.

— Ну что, Здрав, вставай. Пойдем. Дело есть. Пришлых вызывать будешь.

Звач поднял страдальческое лицо. Насмешливо и чуть презрительно на него глядел Илья…