Пришелец в земле чужой

В сердце моем беспросветный
День ледяной зимы,
Осколки надежд разбитых
В ранах моей души.
Нас разделяет навеки
Ушедшая наша любовь.
Угрюмые горькие ветры
С севера дуют вновь,
Мое тело — кровавое месиво,
В рваных жилах и шрамах.
Жгучего голода пропасть внутри,
Да пульсируют боли в ранах.
Глаза запорошены пылью,
В них помутился свет.
Ничто не сравнится с болью
Одиночества долгих лет.
Словно в бреду лихорадочном,
Различаю твое лицо.
В барабанных перепонках лопнувших
Звуки голоса твоего.
Не боюсь темноты приближения,
Неизбежности небытия.
Одного я страшусь, одного:
Смерть отнимет тебя у меня.[10]

— Конец. Подпиши: Луиза М. Элкотт и отправь в журнал «Вместе».

— Мне казалось, вы собирались диктовать платежную ведомость.

— Творческая работа — самая неблагодарная: ее по достоинству оценивают только после смерти автора, когда ему уже нельзя заплатить. Положи это в архив, пусть войдет в мое литературное наследие. Что такое писательство — дерьмо! Постоянные потачки человеческим слабостям.

— Бедный Джубал: пока сам себя не пожалеет, никто не пожалеет!

— Опять сарказм. А работа стоит.

— Никакого сарказма. А работа стоит не по моей вине.

— Прошу прощения. Составляем платежную ведомость. Название: «Прощальная».

В петле найдешь забвение,
На плахе — утешение,
Отрава успокоит твои нервы.

Пуля в одно мгновение
Жизни прервет течение,
Яд тебя избавит от налогов.

Если устал от забот и проблем,
Газ принесет спасение.
Ванна и бритва — тоже недурно.
И с высоты падение.
Но пачка снотворного легче
Избавит тебя от мучений.

Можешь лечь на трамвайные рельсы,
Если жизнь — непосильный труд.
Хочешь — ищи утешение в церкви,
Там тебе лучший из ядов дадут.

Пусть жизнь окончится твоя
Без мук и стонов — радостно.
Поверь, нет смерти сладостней
Той, что подстроили друзья.[11]

— Джубал, — встревожилась Энн, — у вас расстройство желудка?

— Причем всегда.

— Это тоже в архив?

— Нет, в «Нью-Йоркер».

— Не примут.

— Примут, еще как! Они любят чернуху.

— Здесь не выдержан размер.

— Иначе нельзя. Нужно дать редактору что-то поправить, иначе он обидится. А исправив пару ошибок, он сроднится с произведением и примет его. Я учился жульничать, когда тебя еще на свете не было, а ты лезешь меня воспитывать. Я ведь не учу тебя нянчить Аби. Кстати, ее пора кормить. Ты освобождаешься от обязанностей ближней. Ближняя! Доркас!

— Аби подождет. Доркас нездорова. Утренняя слабость.

— Чепуха. Я определяю беременность за две недели до начала — у Доркас ничего нет.

— Но ей хочется! Ей завидно, что она отстает. Пусть еще потешится надеждой.

— Бог с ней, не буду ее трогать. А почему бы тебе не принести свою малышку сюда?

— Потому что вы говорите гадости…

— Растлеваю душу младенца?

— Нет, конечно, Аби еще маленькая и ничего не поймет, но вы станете с ней играть, и я потеряю всякую надежду добиться от вас платежной ведомости.

— А как еще скрасить однообразное существование?

— Джубал, мне приятно слышать, что вам нравится моя дочка, она и мне нравится, но в последнее время вы забросили дела и либо играете с ней, либо хандрите. Если вы регулярно не пишете рассказов, у вас начинается духовный запор. Дошло до того, что мы с Доркас и Ларри сидим и ждем, когда же вы позовете. Вы кричите «Ближняя», мы с облегчением вздыхаем, но тревога всякий раз оказывается ложной.

— Пока что у нас есть деньги, чтобы платить по счетам, а волноваться не о чем.

— Почему же вы волнуетесь?

Джубал задумался. Сказать ей? Она уже не сомневается в том, кто отец Абигайль: это явственно из ее имени. Энн колебалась между Абигайль и Зинобией и в конце концов наградила девочку обоими именами. Энн не объяснила, что означают имена, наверное, думала, что никто не догадается.

— Вы никого не обманете, Джубал. Мы все уверены, что Майк в силах за себя постоять, а вы сходите с ума.

— Я схожу с ума?!