Пришелец

— Дильс, оставь… Закон… — задыхаясь, бормотал падре, поглядывая на каменные лица стражников по краям лестницы.

— Плевал я на этот Закон! — сквозь зубы отругивался воин. — Давайте руку!

— Да, Закон жесток, но все же я полагаю, что не следует так бесцеремонно нарушать… — возражал падре, подавая Дильсу руку и с его помощью перебираясь на следующую ступень.

Над краем верхней ступени уже выступил крутой лоб идола, увенчанный оскаленной пастью ягуара и двумя гребенчатыми змеиными головами.

Эрних, Тинга и Бэрг шли в середине процессии, но в тот миг, когда до верха оставалось не больше пяти ступеней, Эрних вдруг отпустил локоть девушки и в несколько прыжков очутился на краю площадки. Падре видел, как он на миг застыл, очевидно пораженный открывшимся зрелищем, и сам из последних сил рванулся вверх, влекомый вспыхнувшей тягой к опасности. Но когда его голова поднялась над площадкой, все было уже предрешено. Эрних стоял на коленях перед Верховным Правителем, чей темный горбоносый лик был густо изукрашен кольцами белой глины, овальными шероховатыми пятнами охры и причудливыми переплетениями лиловых татуировок. Правитель сидел на высоком троне, выстланном пятнистой шкурой ягуара, когтистые лапы которой покрывали каменные подлокотники, выполненные в виде чешуйчатых морд янчуров. Слева от трона стоял морщинистый бритоголовый жрец, чьи темные глаза, наполовину прикрытые набрякшими треугольными веками, пристально вглядывались в едва заметный серебристый блик над головой Эрниха. Но не правитель и не жрец занимали все внимание юноши; его взгляд был направлен на одноногого старика, неподвижно стоящего чуть позади трона и опиравшегося на две тонкие изогнутые подпорки. А над всей площадкой возвышался могучий каменный идол, составленный из переплетенных змеиных тел, оскаленных звериных морд, сдавленных грубыми человеческими пальцами, птичьих голов с хищно загнутыми клювами, торчащих из разодранных акульих челюстей. Но самое жуткое в этом истукане было то, что всеми своими бесчисленными выпученными глазами он смотрел на плоский, покрытый бурой коростой камень у собственного подножия.

Правитель вскинул ладонь над правым плечом, и старик, переставив подпорки и качнувшись всем своим тощим, дочерна загорелым телом, очутился рядом с троном. Жрец наклонился к Верховному и что-то негромко прошептал в длинные пестрые перья, прикрывавшие его густо окольцованные уши. Верховный коротко тряхнул оперенным шлемом и издал резкий пронзительный клич.

— Иц-Дзамна готов принять жертву! — тонким дребезжащим голосом сказал старик на смеси кеттского с гардарским.

— Я все понимаю, Гильд, — ответил Эрних, — не утруждай себя!

— Неужели тебе не было сказано, что первый, кто взойдет на вершину, будет принесен в жертву? — быстро прошептал старик, сильно наклоняясь вперед.

— Но ведь кто-то должен был взойти первым — разве не так?

— А тебе не страшно? Ты не догадываешься, как они это делают?

— Рано или поздно это должно было случиться, — сказал Эрних, — ты же сам говоришь: Закон таков, каков он есть, — и больше никаков! Никто не в силах свернуть с избранного пути, и весь смысл в том, чтобы пройти его до конца, разве не так?

— Да, это так, мой мальчик! Но неужели я ждал тебя лишь затем, чтобы увидеть, как… — старик запнулся и поднял к небу изможденное, наполовину заросшее редкой серебряной бородой лицо.

— Что же ты умолк? Говори дальше — я слушаю! — воскликнул Эрних. — Я ничего не боюсь, слышишь, Гильд, ничего! Переведи им это, отработай свой хлеб!.. Впрочем, это все лишнее, и ты здесь совершенно ни при чем… Прости меня!..

— Крепись, мой мальчик! — прошептал старик, глядя прямо на солнце слезящимися глазами. — Это случится быстро, и твои мучения будут мгновенны!..