Пришелец

Падре умолк и, слегка прищурившись, посмотрел на солнце, уже поднявшееся над верхушками деревьев.

— Какое счастье, — сказал он, — просто смотреть на восходящее солнце… Ничего не надо, ни славы, ни богатства — зачем, командор?

— Да-да, конечно, — машинально пробормотал Норман, выбивая о каблук остывшую трубку, — но я бы хотел знать, чем все это кончилось?

— А вы полагаете, что все уже кончилось? — усмехнулся падре. — Все кончается лишь со смертью, но стоит человеку хоть раз воскреснуть из небытия, как он перестает верить в смерть — вам не кажется?.. Что вы молчите?

— Я слушаю, — сказал Норман, глядя, как проснувшиеся гардары почесываются, протирают глаза и осматриваются вокруг в поисках сучьев для утреннего костра. Они уже привыкли к долгим беседам своих предводителей и потому не обращали на них ни малейшего внимания.

— Я очнулся в путах, — сказал падре, — я лежал на травянистой лужайке у деревянных мостков, опутанный рыболовной сетью, как сом, и слушал, как бабы вальками выбивают мокрое белье на деревянной колоде. Неподалеку от меня смачно выщипывал траву тяжелый крепкоклювый гусь с вялым складчатым зобом и вороненой шишкой на лбу… Потом со всех сторон стали подходить поселяне, оторванные от своих дневных трудов поимкой утопленника. Каково же было их удивление и даже ужас, когда опутанный сетью и водорослями мертвец вдруг заморгал глазами и выцедил сквозь ячейки сети длинную пенистую струю зеленоватой воды! Какой-то сухонький морщинистый дедок в ветхой холщовой рубахе, перехваченной лыковым пояском, по-видимому, принял меня за оборотня и даже замахнулся вилами, испачканными навозом, но какая-то невидимая сила остановила его руку на взлете, и вилы скользнули вниз, пригвоздив к земле стариковский лапоть… Впрочем, это все уже не важно, главное то, что они в конце концов распутали меня и не без некоторого опасливого почтения отвели в деревенский трактир, где хозяин, недовольно морщась, все-таки накормил меня похлебкой из гусиных потрохов, дал сухой, задубевший от пота балахон и ключ от каморки под лестницей. Я прожил в этой каморке два дня, а на рассвете третьего ушел, оставив на спинке стула хозяйскую одежду и положив на край стойки золотую монетку, обнаруженную мной в складках моего просохшего хитона. И вот с тех пор я начал странствовать по свету, переходя из города в город, не пропуская ни одного представления бродячих артистов и при возможности прибиваясь к этим комедиантам и выступая как жонглер и метатель кинжалов. Я старался выбирать труппы, где было наибольшее количество всевозможных карликов и уродов, изувеченных в младенчестве преступной человеческой рукой, но все мои попытки высмотреть крест на их искалеченных телах, порой состоящих из одного огромного горба с торчащими по сторонам кривыми ручками и ножками, оставались тщетны. Тогда я расширил сферу поисков, включив в нее кунсткамеры университетов и всевозможные придворные собрания пугающих уродств и восхитительных редкостей, проникая в них под видом ученого монаха и путешественника. Но оттуда мне не удалось вынести вообще ничего, кроме путаных, противоречивых сведений о местах обитания всевозможных птиц, рыб, зверей и насекомых, представленных в этих коллекциях в виде сухих пучеглазых чучел, бледных проспиртованных тушек и пыльных ломких трупиков, пронзенных тонкими булавками. И лишь однажды, пробившись в первые ряды площадной толпы, собравшейся по случаю сожжения одной юной ведьмы, я увидел, как сквозь пламя, съевшее ткань на плече смертницы, отчетливо проступил крест из восьми кровавых родинок. И тут я понял, что странствовал не там, что помеченных этим знаком надо искать среди отверженных, среди бродяг, нищих и прочего человеческого отребья…

— А как же ваши бумаги, падре? — усмехнулся Норман. — Неужели нельзя было обойтись без всего этого маскарада?.. Подойти ко мне в порту и сказать: мол, так и так — я бы охотно принял на борт кающегося грешника!..

— А слово! — воскликнул падре. — Я ведь обещал Хельде молчать обо всем том, что мне пришлось пережить в ее обители!..

— Однако проболтались…

— Только вам, — прошептал падре, наклоняясь вперед, — да и то лишь потому, что мы с вами оба видели это…

— Точнее, этих! — уточнил Норман.

— И этих, — с грустной усмешкой кивнул падре в сторону двух гардаров, ловко складывавших на прибрежном песке пирамидку из сухих сучьев. Пока один с закопченным медным котелком спускался к воде, другой щелкал огнивом и раздувал затлевший трут, а когда сквозь сучья стали просачиваться сизые струйки дыма, оба гардара воткнули рогульки по сторонам костра и, пропустив сквозь дужку котелка крепкий прут, подвесили его над вершиной пирамиды.

— Говорят, что человек может бесконечно долго смотреть на три вещи, — задумчиво сказал Норман, — на огонь, на воду и на то, как работают другие…