Пришелец

— Дильс, все в порядке! — негромко сказал он, вкладывая трубку в жадно растопыренную пятерню.

Пальцы воина мгновенно сжались, плотно облепив чубук, и жилистый кулак исчез в овальном проломе, даже не почувствовав, что прихватил по пути парочку длинных заноз. Но как только из-за ворот донеслось удовлетворенное пыхтение Дильса, в щель тут же просунулся следующий сжимающий мундштук кулак. По глубокому шраму на запястье Эрних узнал руку Бэрга, вынул из его пальцев слегка обожженную по венчику чубука трубку, и в тот же момент Тинга мгновенным движением выхватила ее и отбросила в догорающий очаг, сложенный из массивных каменных глыб.

— Не волнуйся, милая, — усмехнулся Эрних, подходя к очагу и разгребая ладонью жаркие переливающиеся угли, — все будет хорошо…

Он отыскал трубку, стер с нее черные пятна нагара и, сосредоточенно бормоча и пришепетывая себе под нос, затолкал в чубук лохматую щепотку табачной смеси. Затем раскурил ее от вынутого из очага уголька и вложил в раскрытую протянутую ладонь. Ладонь мгновенно сжалась в кулак, а когда кулак исчез в занозистом проломе, Эрних быстро выглянул в щель и увидел, что трубка Дильса пошла по кругу, а сам воин сидит на мостике и, сорвав с головы широкий кожаный обруч, мучительно трет пальцами впалые височные ямы.

— Дильс, не делай этого больше, иначе ты умрешь! — беззвучно, одними губами прошептал Эрних, сосредоточенно глядя на воина.

Дильс тряхнул всклокоченной головой, поднял мутные глаза и уставился на ворота долгим бессмысленным взглядом. В этот миг Бэрг с блаженной улыбкой похлопал воина по плечу и передал ему свою дымящуюся трубку. Дильс с опаской принял ее и стал так тщательно разглядывать, словно видел этот предмет впервые в жизни. И вдруг до него как будто что-то дошло: мутный взгляд воина прояснился, ноздри хищно затрепетали, и в следующее мгновение толстый, грубо вырезанный из твердого корня чубук треснул и раскрошился в его пальцах наподобие пустого лесного ореха.

— Дильс! — негромко позвал Эрних.

Воин поднял голову и удивленно посмотрел на дыру в воротах.

— Зачем дыра? — спросил он, поворачивая голову к лесу. — Кто сделал? Напали?

— Да, — сказал Эрних, — было дело…

Он отступил от ворот и знаком велел двум гардарам вынуть из воротных скоб запирающие брусья. Те нерешительно оглянулись на Нормана и, увидев, что он кивком дает разрешение, принялись со скрипом вытаскивать из железных петель тяжелые, обтесанные с четырех сторон бревна. Когда створки медленно поползли в стороны, гардары отступили назад, разобрали мушкетную пирамиду и, выстроившись вокруг ворот широким полукольцом, приготовились к встрече. Но все опасения оказались напрасны. Дильс вошел в ворота спокойным скользящим шагом и, еще раз осмотрев пробитую им самим щель, удивленно покачал головой и вбросил клинок в деревянные ножны на поясе. Следом за ним, покачиваясь от усталости и оглядываясь на темнеющий за мостиком лес, потянулись остальные. Бэрг вошел в ворота последним и, решительным жестом заткнув за пояс пистолет, взялся за скобу и потянул на себя тяжелую скрипучую створку.

Ночь прошла спокойно, под мерный разноголосый лесной шум и редкий пересвист выставленных дозорных. Даже суетливый Люс спал как убитый, запрокинув в звездное небо опушенное редкой пепельной бородкой лицо и широко раскинув тонкие жилистые руки. Полога он не признавал, но гнус, как дневной, так и ночной, почему-то не лип к тощему телу пушкаря, обтянутому сухой, как пергамент, кожей.

Во всем лагере, кроме дозорных, не спали только падре и Норман. Они сидели под навесом и при сальном свете плошки внимательно рассматривали карту, составленную и нанесенную на белый шелковый лоскут обстоятельным священником.

— Вы говорили мне, что имеете некоторый опыт передвижения по такого рода местности? — спросил Норман, когда падре еще раз просмотрел свои дневные записи и слегка коснулся кончиком пера разрисованной поверхности лоскута.

— Да, мне приходилось пробираться по таким лесам, — сказал падре, вновь склоняясь над густо исписанным пергаментом.

— Сколько времени нам потребуется, чтобы добраться до Золотой Излучины? — спросил Норман, полируя золотую печатку кружевным манжетом камзола.

— Дней пятнадцать, — сказал падре, щипчиками снимая с кончика фитиля жирную гусеницу нагара.

— Добавим дней пять, — сказал Норман, — в пути может случиться всякое…

— Может, — кивнул бритой макушкой падре, — добавим…

— Я думаю, что форт можно оставить на Эрниха, — осторожно сказал Норман.

— Я полностью разделяю ваше мнение, — учтиво склонил голову священник.

— Учитывая все обстоятельства, а также то, с какой честью этот юноша выходил из самых затруднительных положений… — продолжал Норман.

— Я совершенно с вами согласен, командор, — подхватил падре.

— Да, он еще молод, — вполголоса и как бы сам с собой рассуждал Норман, — но в его возрасте я тоже чувствовал в себе незаурядные способности, и не моя вина в том, что мое более чем скромное происхождение открывало передо мной весьма ограниченные возможности их приложения. Не это ли принято у вас считать предопределением, святой отец?