Пришелец

Но вторая, назидательная часть проповеди пропала втуне, поглощенная страстным интересом к жеребьевке, предшествующей вечерней трапезе. Смысл этого действа заключался в том, чтобы в зародыше пресечь те ссоры, которые начали было вспыхивать между сотрапезниками при дележе вожделенных лакомств. Механизм самой жеребьевки был чрезвычайно прост. Норман садился перед плетеным коробом, сгребал в сторону листья, прикрывавшие его благоухающее нутро, запускал туда руку и, в темноте защемив пальцами первый попавшийся отросток, громко спрашивал, кому будет предназначена соединенная с этим отростком тушка. Старшая жрица, услышав выкрик, мгновенным движением зажимала в пальцах одну из плоских ракушек длинного ожерелья, побрякивавшего на ее смуглой сморщенной груди, и протягивала створку Эрниху, вслух произносившему нацарапанное на перламутре имя. В первые вечера эта процедура отнимала довольно много времени, так как жрица часто ошибалась и порой дважды и трижды выхватывала из ожерелья одну и ту же створку, но по прошествии нескольких дней, проведенных в упорных ежедневных упражнениях, удалось преодолеть и это затруднение.

Подобная жеребьевка, естественно, являлась лишь имитацией подлинной справедливости, но все-таки давала ощущение воздействия на провидение, законными и принятыми в данном обществе методами. После того как жрица выхватывала из ожерелья предпоследнюю створку и над столом раздавалось одно из двух оставшихся имен, уставшие за день чревоугодники, вместо того чтобы с жадностью накинуться на доставшееся им по жребию лакомство, начинали бойкий обмен полученными диковинками. Их сравнительная ценность устанавливалась весьма произвольно, и зачастую зависела не столько от питательности и вкусовых качеств того или иного блюда, сколько от его необычности, новизны, ну и, разумеется, личных пристрастий торгующихся. Был случай, когда глаз крокодила, сваренный в соке древесной лягушки, ушел за дюжину наполовину высиженных яиц питона, две трети из которых счастливец обменял на тушеный древесный гриб, фаршированный пятью нежными тушками миниатюрных, пахнущих цветочным нектаром килбри. Норман смотрел на эти гастрономические шалости довольно снисходительно, но, когда в один из вечеров с дальнего конца стола донеслись яростные шлепки игральных карт и дробный стук костей по гладко выскобленной столешнице, насторожился и едва успел остановить вспыхнувшую между игроками поножовщину. После того случая все карты и кости были изъяты, но жеребьевка и последующий торг остались как вечернее развлечение, несколько скрашивающее монотонные трудовые будни.

Нормана порой тоже доводило до приступов хандры однообразие гарнизонной жизни, и потому он с нетерпением ждал окончания строительства форта, чтобы отправиться в небольшую экспедицию с целью обследования окрестностей в пределах трех-четырехнедельного перехода. И потому взятые у шечтлей заложники пришлись ему как нельзя кстати. Как только утренняя трапеза была окончена, он разбудил мелодично похрапывающего на своем сундучке падре и знаками приказал Тинге принести глиняную плошку с бодрящим янтарным отваром, приготовленным из подсушенных листочков низкорослого местного кустарника. А когда несколько глотков терпкого, слегка вяжущего рот напитка привели заспанного Падре в чувство, Норман криком подозвал Свегга, отдыхающего на угловой башне после ночного караула, и велел ему привести одного из заложников. Воин удалился и вскоре вновь предстал перед командором, держа за локоть угрюмого, посеревшего за ночь узника.

Допрос начался по всей форме. После того как Свегг отпустил руку допрашиваемого и отступил на два шага, падре окунул в зев чернильницы свежеочиненное перо, занес на расправленный пергамент первый вопрос командора и приготовился, выслушав перевод Эрниха, записать ответ. Но заложник молчал, устремив неподвижный взгляд куда-то сквозь камышовую стенку за спиной падре. Командор повторил вопрос и коротко перемигнулся со Свеггом, после чего понятливый воин подступил к пленнику и твердым пальцем слегка ткнул его в шейную ямку между мочкой уха и напрягшимся мускулистым желваком на скуле. Шечтль вздрогнул, быстро мотнул головой, сверкнул золотыми подвесками и сухо щелкнул в пустом воздухе зачерненными углем зубами.

— Однако! — насмешливо воскликнул Свегг. — Кусается!..

— Может, связать его? — не сказал, а как бы вслух подумал Норман.

— Не надо, командор, — сказал Эрних, — такими методами вы от этих людей ничего не добьетесь…

— У тебя есть какие-то другие? — сухо спросил Норман.

— Пока не знаю, — ответил Эрних, — но я попробую… Позвольте!

С этими словами он подошел к шечтлю на расстояние вытянутой руки и устремил ясный неподвижный взгляд в его яростные, налитые кровью глаза. Через несколько мгновений пленник моргнул, стряхнув с длинных изогнутых ресниц сухую глиняную крошку, а затем как-то неприметно обмяк и, наверное, рухнул бы на землю, если бы подскочивший Свегг не подхватил его под руки.

— Однако! — сквозь зубы процедил Норман, подставляя расслабленному шечтлю свое плетеное кресло с высокой спинкой.