Пришелец

— Ан-та! — тихо, не спуская глаз с мертвой медвежьей головы в дальнем углу, произнес Бэрг, склонившись к Янгору. Охотники никогда не называли имени зверя. Они указывали на клок шерсти, следы когтей или зубов, и лишь недавно, при молодом Унээте, стали выцарапывать изображения зверей на костях, рогах, пустых раковинах и плоских гладких камешках и молча показывать их при встречах. Так узнавали племя и род друг друга незнакомцы, случайно столкнувшиеся в лесу, так оповещали о неудачной охоте, упущенном подранке или звере, которого еще предстояло выследить. Но Бэрг еще не имел камешка с головой медведя, следов от когтей на его теле не было, показывать коготь он не решался и потому произнес только два слога, тронув плечо Янгора и указав пальцем на мертвую медвежью голову. Янгор отложил кремневую пластинку, вскочил и издал длинный призывный клич. На этот призыв в зале собрались все взрослые охотники племени. Половина косульей туши, брошенная в яму для приманки, была последним мясом, вынутым из холодной каменной ниши в полу; уже несколько дней мужчины ели прошлогодние желуди, высохшие грибы и ягоды, собранные женщинами на болоте. Люди, ушедшие к маанам с десятком глиняных горшков, чтобы обменять их на сухую рыбу, еще не вернулись, и то, что следом за ними ушла большая волчья стая, уже год наполнявшая ночную тишину хриплым разноголосым воем, наводило тень не только на проницательное лицо Унээта. Сейчас он стоял перед охотниками по ту сторону очага и держал в огне отрубленную лапу последнего добытого племенем медведя, убившего пятерых охотников, прежде чем свалиться на дно ямы, усаженное заостренными кольями молодой осины. Лапа чадила, воняла, и едкий дым от нее окутывал дрожащие охотничьи амулеты — лапки, косточки, перья, камушки, хвосты, свисавшие с плеч Верховного Жреца. Бэрг, стоящий на носках за спинами охотников и поверх голов следивший за широко распластавшейся по потолку тенью Унээта, заметил притаившегося у стены Эрниха.

Шерсть на медвежьей лапе обгорела, и лапа теперь походила на скрюченную обугленную кисть человеческой руки. Унээт положил ее на плоский камень перед очагом; охотники стали подходить по одному и слегка касаться тыльной стороны кремневыми наконечниками копий и тяжелыми кремневыми рубилами, вставленными в расщепы толстых деревянных палок и крепко, крест-накрест, прикрученными к дереву лосиными жилами. Сильным и точным ударом такой дубины взрослый охотник проламывал череп мамонта, если племени по первому снегу удавалось загнать этого гиганта в болото, где он проваливался сквозь тонкий, едва присыпанный снежком лед и, погрузившись в трясину по самое брюхо, становился беспомощным и неподвижным, как утес.

Бэрг продолжал следить за Эрнихом, укрывшимся в тени Унээта. По закону племени во время совершения обряда никто не должен находиться за спиной Верховного Жреца, и сейчас Эрних, боясь быть увиденным, незаметно пробирался под самой стеной к большой и темной каменной нише, в глубине которой хранилось всего пять медвежьих черепов, с двух сторон обложенных берцовыми костями. Вдруг рука его скользнула по мокрой глине, подвернулась, и мальчик упал на бок, с влажным чмоканьем плюхнувшись в лужицу на глиняном полу. Охотники, не сводившие глаз с обугленной лапы, замерли, и все посмотрели в сторону звука. Последним выпрямил спину и медленно повернул голову сам Унээт. За это время Эрних встал на четвереньки, отполз к стене и теперь сидел там, поджав ноги и исподлобья глядя на охотников.

— Встань и подойди! — грубым, осипшим от едкого дыма голосом приказал Унээт.

Мальчик выпрямился и, низко склонив голову, подошел к Верховному Жрецу.

— Почему ты здесь? — сказал тот. — Разве ты охотник? Или ты хочешь вместо меня жечь намак?