Принцип упреждающего удара

По легкому прикосновению воздуха к лицу я понял, что силовое поле исчезло. Постамент судьи погас, Китарис ухватился лапой за перила и торжествующе взглянув на меня, начал спускаться. Теперь, чтобы спасти Лану, у меня оставался всего один шанс.

– Я прошу суд о применении права на добровольный обмен. В качестве ответчика предлагаю себя.

Роатанец замер. Несколько минут стоял, глядя на ступени, потом мерзко улыбнулся и посмотрел на меня:

– Отказано.

На секунду мне захотелось отступить, увидеть, как самодовольство на лемурьей морде сменится разочарованием. Весь этот маскарад рассыпался бы в прах, стоило мне просто промолчать. Но ставкой была жизнь Ланы, и Баоран Китарис знал, что я не отступлю.

– Я прошу снова. Вам не нужна Лана, мы ведь оба это знаем. И плевать на религиозные ритуалы. Вам нужен я. Так забирайте. Обещаю, что не стану сопротивляться. Можете делать со мной все что хотите.

Он хотел, чтобы я просил, и я просил, я почти умолял его казнить меня вместо Ланы. А он упивался моей беспомощностью.

Наконец Китарис сказал:

– Суд принимает право на обмен. Объектик Станислав Гордеев займет место ответчика, подсудимая Лана Зорина будет освобождена.

И, понизив голос, добавил:

– Но твоя казнь не будет простой, Ноаро. Ты ответишь не только за преступление подсудимой, но и за свои собственные. Мы не позволим тебе умереть быстро.

– Я знаю, – ответил я.

Роатанец победно захихикал. Он не мог и не хотел сдержать радости от того, что спустя столько лет я все-таки попал к ним в руки. Он произнес прощальную речь, отметив, что сегодняшнее слушание войдет в историю Каоан-Таоракиса как торжество высшей справедливости, и покинул зал суда. Вернувшиеся конвоиры проводили меня в камеру. Едва я вошел, Лана бросилась мне навстречу. По покрасневшим глазам и носу я понял, что она снова плакала.

– Как прошло? Меня отпустят? – дрожащий голос выдавал пережитые страхи.

– Ты свободна и скоро полетишь домой.

– Боже, – Лана прикрыла глаза ладонью, – это правда? У тебя получилось?

– Да.

– Они не передумают? Я так хочу домой. Когда я смогу выйти отсюда?

– Полагаю, что прямо сейчас, – я кивнул на открытую дверь, у которой застыли двое панцирей.

Лана бросилась к выходу, но у самой двери оглянулась и спросила:

– А ты?

– Мне придется остаться здесь.

– Почему?

– Они вынесли обвинительный вердикт. Я предложил обмен.

– Ты остаешься вместо меня? Но они же убьют тебя! – Лана переминалась с ноги на ногу, так явно борясь с желанием уйти, что мне захотелось отвернуться.

– Не думай обо мне, просто возвращайся домой.

Лана не стала спорить. Решительно вышла из камеры и зашагала в сторону коридора. Дверь закрылась, и стены куба утратили прозрачность, лишая меня возможности видеть, как она уходит. Я сел на пол и, стараясь ни о чем не думать, закрыл глаза.

Тело требовало отдыха, но расслабиться не получалось. Интересно, как скоро за мной придут?

Словно в ответ на мои мысли дверь камеры начала открываться. Я вскочил, чтобы встретить панцирей на ногах, но на пороге стояла Лана.

– Ты сделал это потому, что все еще любишь меня? – спросила она, напряженно вглядываясь в мое лицо, ища на нем признаки былого чувства.

Я не ответил. Не потому, что хотел обидеть или зацепить ее – мне просто нечего было сказать. Как объяснить, что ее образ – единственное, что не давало мне сойти с ума в часы долгого и муторного разбирательства. Что моя любовь умирала постепенно, с каждым неотвеченным звонком, с каждой бесплодной попыткой с ней связаться. Она снилась мне почти каждую ночь, но в конце концов любовь не выдержала предательства. И, узнав, что она стала чужой женой, я не почувствовал ничего, кроме всепоглощающей пустоты. И то, что я сейчас сделал для Ланы, я сделал бы для любого человека, оказавшегося на ее месте. Просто потому, что верю: выбирать своих – правильно. Свою страну, свою расу, свою планету. Даже если она отвернулась от меня. Не выдержав повисшего между нами молчания, Лана подошла ближе и протянула руку, чтобы коснуться моего лица.

– Не надо, – попросил я, отступая. Не хотел, чтобы тепло ее руки нечаянно воскресило прошлое. И убеждаться, что ничего не чувствую, тоже не хотел.

Глаза Ланы наполнились слезами. Опустив руку, она тихо проговорила:

– Я понимаю, что уже слишком поздно. Но прошу, не будь таким жестоким. Я уговорила панцирей позволить нам последний разговор. Они довольны сделкой и не станут мешать.

– Мне нечего сказать тебе, Лана, – ответил я. – И ты права, сейчас уже слишком поздно. Я так ждал тебя тогда, так надеялся, что ты придешь. Хотел просто услышать твой голос. Объяснить именно тебе, почему принял такое решение, ради чего лишил нас будущего. Но ты не пришла.

– Прости меня, мне было так стыдно. Я не знала, как с этим жить. Ты же помнишь, что тогда началось.