Как-то незаметно гразер превратился в единственное средоточие моих жизненных устремлений. Внутренний голос настойчиво вещал, что только серьезная, многоплановая работа над прибором смогла бы задействовать все стороны моих способностей, не позволила бы проникнуть во внутрь червоточине, способной пробудить мысли о тщетности исканий, бренности и бессмысленности самого бытия… Я чувствовал, как постепенно воскресаю. Гразер как раз оказался тем громоотводом, который сумел поглотить всю силу хлеставшей через край энергии, страсти, скопившейся и не имеющей выхода потребности в любви, нежности, ласке… Самыми счастливыми мгновениями (если, конечно, это можно назвать счастьем) стали для меня те, когда я, совершенно опустошенный, в полном изнеможении, отрывался от работы, неважно какой — лабораторной, вычислительной или монтажной, констатируя, что в этот день ничего больше сделать не смогу, потому как выдал всё, выжал себя без остатка.