Разбитые и проголодавшиеся, мы выпили чаю, съели холодных омаров. И тут же, уткнувшись носом во вчерашние приборы, подвели итог. Ни слова о жаркой и пронзительной ночи, в которой счастье нашего союза стало очевидностью без границ. Проблемой было все остальное.
– Я ее знаю лучше тебя, Фарриоль, уж если она что решит, пиши пропало. Скажу тебе больше, она ведь не утехи ради захотела со мной трахнуться, а чтобы укрепиться в своем решении. Ты думаешь, она дала себе волю, – ничего подобного. Она скрепила пакт. С собой. Только с самой собой. Я даже не последняя шалость, я сургучная печать!
– А я? Как ты позиционируешь меня в этом пейзаже?
– Послушай, северная сторона, не хотел тебя огорчать, но ты вообще ни при чем. Почему, ты думаешь, она тебя пригласила, как по-твоему? Ты послужил предохранителем.
Я поперхнулся клешней омара, едва не рассмеявшись ему в лицо.
– Да ну?
– Она решила выйти замуж, а тут – бац! – я выхожу из тюрьмы. А должен был мотать еще как минимум восемь лет. Катастрофа. Что она делает? Она меня по-прежнему любит, но уже изверилась, а время идет, биологические часы тикают и все такое, вот она и говорит «да» биному, думая, что лучше никого не найдет, типа надежнее, и что надо наконец поставить точку. И все же ей неймется увидеть меня в последний раз. Вот она и приглашает со мной тебя, чтобы не закоротило от перенапряжения.
– Может, она и меня тоже любит, – возразил я. – Или любит только
Он замолчал, подумал, взял у меня из рук щипцы для орехов и заключил:
– Как бы то ни было, предохранители или нет, мы с тобой перегорели. Мы одноразовые, дружище. На кой мы ей теперь, в ее жизни? Ты вот петришь в программном обеспечении? Ты сможешь взломать коды Пентагона и Гугла, сумеешь послать вирусы в Японию, чтобы обрушить биржу? Я обречен шантажировать политиков, разживаться компенсациями и комиссионными, а ты кто? Мечтатель, и только. Мы вчерашний день, старина. Что нам осталось? Моя мышиная возня да твои книжонки. Мой каталог хостес и твои поклонницы, когда нам захочется хорошего траха в память о Полине. Тошно мне, знаешь, что она нашла счастье с этим плеймобилом.
– Может быть, она вовсе не счастлива. Может, ломает перед нами комедию. Принудила себя, смирилась…
Сломав клешню омара, он ответил:
– Это было бы еще хуже.
Когда тарелки опустели, он оттолкнул стул и объявил:
– Сваливаем.
Пока он принимал душ, я сел на место, которое выбрала вчера Полина. Мой взгляд скользил по садовой аллейке, поросшей сорной травой, как будто я искал вдохновения в зелени, в щебенке, в беседке, в желтом ракитнике, обвитом гроздьями глицинии. И понял, что однажды вернусь сюда. Веллингтон-сквер, 9. Это было лучшее место для писателя, которое я когда-либо знал, а я не написал здесь ни строчки. Я дал себе обещание. И чары моей ночи вернулись счастливыми слезами, затуманившими пейзаж.
– Пошевеливайся, Фарриоль, жду тебя на улице.
Хлопнула дверь. Я не спешил. Убрал со стола, выбросил объедки, вымыл посуду, как сделал бы у себя дома. Между двух ночей любви с Полиной мой роман заново выстраивался у меня в голове. Для Максима это был конец иллюзии. Для меня – начало новой жизни.
Прогуляться по солнышку вдоль каналов, помечтать в огромных парках, окружающих средневековые университеты, выпить тайком чашку чаю среди студентов в буфете Магдален-колледжа, под платанами на берегу реки, пересекающей их кампус… К чему возвращаться во Францию так скоро? Почему бы не подсмотреть издалека за свадьбой Полины, назначенной под густой листвой «Дерна», этой древней таверны со множеством двориков и террас, на которую я случайно набрел, гуляя, и заметил табличку
Когда я наконец отыскал стоянку
Максима я нашел на вокзале Ватерлоо. Он был зол как собака. На три минуты опоздал на предыдущий Евроетар, а я подоспел как раз к следующему.
– Если ты виделся с Полиной без меня, я тебя убью.
– А что, похоже?