Принца нет, я за него!

– Приса-а-аживайтесь, – сладенько произнесло кресло, облизываясь огромным языком, внезапно появившимся из сидушки.

– Я лучше постою! – икнула я, глядя, как кресло снова облизывается. Я шарахнулась подальше от кресла и стульев. Откуда-то снизу раздался голос:

– И с каких это пор барышни вместо панталон носят полупрозрачные кружевные трусы? – басом заметил старый, потрепанный палас, прищуриваясь. – Срамота! Да в углу паутина толще, чем ее белье!

– А декольте у нее ничего так! Аппетитное! – раздался голос откуда-то сверху. Я резко вскинула голову и поняла, что стою под огромной глазастой люстрой. – Надеюсь, она туда ничего не подкладывает!

Я метнулась к шифоньеру. Шифоньер был большой, но одностворчатый, с одинокой торчащей ручкой.

– Отполируй мою ручку до блеска! – басом и с придыханием произнес шифоньер. – Я об этом всю жизнь мечтал!

– Я тебе сейчас ее оторву, ты меня понял? – заметил котишка, оставляя внушительные царапины на дереве. Стулья, которые радостным стадом гонялись за мной, споря, кому выпадет честь познакомиться поближе с седалищным нервом гостьи, обступили меня, прижимая к шифоньеру.

– Не стесняйся, – басом заметил шифоньер. – Подергай меня за ручку… Я тебе покажу, что хранится в моих тайных ящиках!

– Захлопнись! Я тебе сейчас быстро гайки повыкручиваю, – заметил котофей.

– А трусы точно чистые? – поинтересовался палас. – Или она просто вывернула их наизнанку? Нет, ну срамота! Глаза б мои такого не видели!

– Вот не хотелось мне, однако, гадить в гостях, – заметил кот, спрыгивая с меня. – Но портить мебель – это мое кошачье призвание!

Он обернулся Феем, обнажил длинные когти, красноречиво глядя на стулья.

– Всегда мечтал это сделать, но врожденная интеллигентность не позволяла, – заметил, оставляя след когтей на первом попавшемся стуле. Стул заверещал как резаный, а весь табун с ужасом поскакал в другой конец комнаты, поднимая столбы пыли. Через пять минут они паслись на паласе, изредка бросая на нас нехорошие взгляды. Шкаф тоже приумолк, а кресло предпочло отползти в темный угол.

– Я что-то не понял! – заорала люстра-подстрекатель. – Гости нам хамят? Взять их! Живо!

– Взять их! Взять их! – осмелев, загалдели стулья, снова идя в наступление. – Не у себя дома, чтобы указывать, что нам делать, а что нет!

– Да! – поддакнула люстра, покачиваясь. – Заходите левее! Нет! Правее! Мне отсюда виднее! А ты, шифоньер, чего встал? Давай, принимай участие! Тоже мне, гости! Пришли и начали тут порядки наводить! Мы, между прочим, со всей душой к вам! Со всем гостеприимством!

Через пять минут разодранные стулья похромали в угол, обиженно скрипя. Шифоньер рыдал над оторванной ручкой, а разбитая люстра валялась на ковре, который подбадривал ее, мол, соберись! Одно лишь кресло пряталось за шторкой и прикидывалось мебелью, в надежде, что его не заметят.

– Пустили Тома Сойера в гости, – зевнул Фей, выковыривая деревянную стружку из-под когтей и стряхивая с себя щепки.

– Надеюсь, что нам это сойдет с рук, – вздохнула я, бросая на пол оторванную ножку стула.

В дверях появился подсвечник и попросил подождать еще минут пятнадцать.

– А где здесь туалет? – поинтересовалась я, понимая, что не мешало бы помыть руки после схватки с пыльной мебелью.

– Дальше по коридору. Я вас провожу! – ответил подсвечник и заковылял впереди. Фей превратился в кота, запрыгнул мне на плечи, пока я открывала указанную дверь.

В уборной царила тишина. Но стоило мне войти, как кран заметно оживился.

– Ах ты, грязнуля! – заметил он томным голосом. – Если ты будешь хорошо себя вести, можешь раскрутить меня даже на горячую воду… О да, да, да! Я просто теку при виде тебя… Подставляй свои грязные ладошки… Я хочу забрызгать всю тебя…

Я, скрипя зубами, вымыла руки и собралась уходить. И тут услышала голос заправского алкоголика с многолетним стажем.

– Давай по маленькой! – сипло предложил унитаз, подмигивая и хлопая деревянным седельцем.

Я простонала, котишка зашелся в истерике.

Глава двадцать седьмая Какой сейчас курс нерва?

Мы терпеливо ждали, как Винни-Пух и Пятачок, когда же наконец-то хозяин соизволит к нам явиться. Очевидно, наш визит застал его врасплох, хотя мы его предупредили. Заранее.

Стулья паслись в углу, шарахаясь от каждого моего движения, люстра лежала на полу и причитала, что «чувствует себя разбитой», шифоньер скорбно молчал, а кресло тряслось за шторкой. Идиллия.

– Мышка? Ты никуда не торопишься? – поинтересовался котофей, свешиваясь с моего плеча.

– До пятницы я совершенно свободна! – чихнула я, подражая голосу Пятачка.

Нет, ну действительно! Нас с Робинзоном роднила одна вещь. Любовь к Пятнице. Эта любовь закрепилась у меня на подсознательном уровне, в виде формулы: «Пятница – это хорошо!» И плевать, что у меня ненормированный рабочий день и ненормированная рабочая неделя, пятницу я почему-то до сих пор уважаю. На интуитивно-генетическом уровне офисного планктона.

Дверь открылась, и на пороге появилось оно. Чудовище.