Принц воров

Червонец входил на кладбище не один. Понимая теперь, какого «участия» в своей судьбе ему ждать от всемогущего покровителя, который на поверку оказался просто плутом, он оборвал с ним связь и решил играть в одиночку. Ничего другого, собственно, ему не оставалось. За те короткие часы нахождения в Ленинграде, что минули с момента смерти посланца Берии Тихомирова, он быстро сумел найти общий язык с «Моечной шпанкой». Имя Червонца гремело по лагерям, известно оно было в области и тогда, когда Полонский был неуязвим для власти, а потому не оказаться мгновенно под его авторитетом пяток воров с Мойки просто не могли. Когда в один из их притонов вошел высокий мужик в чистом пальто и безукоризненной шляпе, вошел спокойно, волевой поступью, то пьющие водку и рассуждающие о завтрашнем дне сявки[10] сначала не поняли, кто к ним пожаловал. Один из них, Гера Правильный, находящийся в малине на правах «рулевого», привстал. Осмотрел гостя с ног до головы и смачно плюнул на пол, давая понять, кто здесь главный. Гость же ничуть не смутился, снял шляпу, повесил на крючок у двери, прошел на свет и встал под лампой. Если имя Червонца было у всех на слуху, то мало кому доводилось видеть его воочию. Воровской мир, как и мир государственной власти, устроен таким образом, что те, кто находится наверху, редко позволяют ощупывать себя взглядами тем, кто ровней им не является. А потому даже при ярком свете в глазах мелких жуликов Полонский выглядел не иначе как чужак, не подумавший хорошенько над тем, куда вваливается. Да и вообще, может ли быть такое, чтобы одно из первых лиц преступного мира северо-западного края страны вот так, запросто, приходило в босяцкую малину? Мысль же о том, что это может быть гость из легавых, в головы шпанки не пришла, и не пришла вполне обоснованно. Время нынче такое, жестокое… Рискнет ли кто лезть на «перо» в одиночку? Героев в стране после войны не перечесть, но герой не тот, кто ничего не боится, а кто мыслит хладнокровно.

– Что ж ты харкаешь-то на пол в доме, как скотина? – поморщившись, бросил неизвестный и шагнул к столу, заставленному водочными бутылками и липкими тарелками со скудной снедью. – За такой плевок в «хате»[11] тебя бросили бы под нары в пять секунд. Не «заезжал»[12] ни разу, выходит?

Поводя взглядом по столу, гость вынул из кармана мятый ворох червонцев и бросил на чистое место между тарелок.

– Ну-ка, ты, бродяга, – он указал на сидящего в углу амбала, – бегом в корчму. Водки, пожрать. Да не этой сельди красноармейской, а балыка, икры и свиных ребер копченых!.. У тебя что, пробки вышибло, мудила? – совершенно спокойно решил уточнить он, видя, что его распоряжение повисло в воздухе. – Я тебе говорю – неси бока свиного кусок, а ты свою пятачину мне предлагаешь.

– Ты кто такой, фраер? – вспомнив, кто здесь за главного, уточнил Гера.

– А это, наверное, – сказал тот, кто обиделся за мудилу, – директор гастронома. – Поднявшись с засаленного провалившегося дивана, он стал обходить стол. – Он и на фраера-то не похож. Сейчас харю ему порву, а дальше видно будет.

И теперь, когда стол ему уже преградой не был, он решительным шагом направился к Червонцу «рвать харю».

– Понятно, продолжаем отрицать очевидное, – констатировал Полонский и с видимым разочарованием вынул из кармана правую руку.

От мощнейшего хука в левое ухо обиженный амбал стремительно полетел в угол, сшибая на своем пути колченогий стул и ноты с чудовищно запылившегося фортепиано. Издав минорный гул, оно чудом устояло. Чего нельзя было сказать об амбале, который, поднявшись под звенящее молчание сотоварищей, приложил к виску руку, отнял ее и убедился в том, что она вся в крови. Голова его находилась, как и мысли, в полном беспорядке. Бывший чемпион СССР в тяжелом весе Боря Заволокин находился в нокдауне после удара, который любого другого из находившихся отправил бы в нокаут.

– А отрицать очевидное, молодой человек, глупо и безнравственно, – заверил Червонец и стремительным хуком слева заставил Борю пробежать еще одну короткую дистанцию. Из рассеченной и мгновенно заплывшей брови боксера хлынула кровь, и теперь руки слушались его куда с меньшим желанием, чем после первой оплеухи.

В результате этого Бориного марш-броска опрокинулся стол, и водка, которой были еще полны бутылки, теперь разлилась по полу.

– Куда тебе с таким портретом на Мойку выходить, – заметил Полонский, снова сунув руки в карманы. – У тебя теперь другое задание будет. Вот ты! – он указал на сидящего рядом с ним по правую руку вора. – Балык, свиные ребра, икру. Никакой прелой сельди. И водки. Теперь уже в два раза больше. Здесь хватит, – он пнул ногой упавшие со стола купюры и повернулся к Боре: – Взять тряпку, ведро воды и вымыть здесь пол начисто. Если хоть одна сука тут на пол плюнет, запихну под диван.

Проводив взглядом метнувшегося к входной двери воришку с деньгами, Червонец присел на стул, зацепив его с пола ногой, и уставился тяжелым взглядом на Геру: