Принц-странник

— Это… это чудовищно!

— Это правда, что ты проводишь много времени в ее обществе?

— Я буду продолжать делать это. Скажи, кто принес тебе эту новость?

— Я слышала это от многих, и прошу тебя быть благоразумным. Не давай повода подобным слухам. Имей любовницу, если тебе это угодно, почему бы и нет? Особенно пока королеве нездоровится. Но пусть это будет не жена твоего брата. Филипп ревнует.

— Филипп! Пусть он возвращается к своим мальчикам!

— Генриетта его жена! Есть будущее, о котором нам надлежит позаботиться, дорогой! Если у нее родится ребенок и станут думать, что он от тебя…

— Какая грязь! Кто посмеет так говорить о Генриетте?

Он выбежал из покоев матери и заперся у себя. Отослав слуг, он ходил взад-вперед по апартаментам и лихорадочно размышлял.

Итак, его отношения с Генриеттой стали предметом пересуд! За их спиной шепчутся и исподтишка хихикают! Они замарывают грязью страницы его прекрасного и чистого романа! И никогда в жизни у него не будет ничего подобного!

Генриетта-Мария топнула ногой и, посмотрела на дочь.

— Ты должна быть предельно осторожной. Какое несчастье! Если бы Людовик обратил на тебя внимание немного раньше, как все прекрасно могло бы получиться! Как это было бы замечательно! Мой сын — король Англии, дочь — королева Франции! Но этого не произошло, и теперь тебя называют любовницей короля.

— Это не правда, — сказала Генриетта.

— Конечно, не правда!

Руки Генриетты-Марии сжались вокруг дочери, и Генриетта едва не задохнулась от ее страстного объятия.

— Моя дочь!.. Так забыться! Да, это не правда. Но не должно быть даже намека на скандал, не должно! Ты и король! Брат твоего мужа! Ты понимаешь, какой чудовищный скандал может разрастись вокруг этого? А если у тебя будет ребенок? Сразу скажут, что он от короля. Это непереносимо!

Генриетта холодно ответила:

— Все эти сплетни — домыслы и выдумка. Король никогда не был для меня никем иным, как братом.

— Я прошу тебя обуздать свои чувства. Вы слишком выставляете напоказ вашу нежность. Вы слишком часто бываете в обществе друг друга!

— Я устала, — сказала Генриетта. — Я не могу больше разговаривать об этом. Я сделаю все, чтобы у тебя не было оснований беспокоиться за меня.

Она ушла в свои покои и попросила фрейлин задернуть полог на кровати.

Итак, они следят за ней и Людовиком! Они чернят их любовь.

Это была правда, что она собиралась стать матерью ребенка Филиппа. О, если бы это был ребенок Людовика.

Теперь она знала, что прошла вершину счастья, и романтическая идиллия будет отныне не такой яркой и захватывающей, как прежде. Она должна была понять, что это не могло продолжаться вечно.

Зарывшись лицом в подушки, Генриетта зарыдала.

Людовик разыскал ее. Они никогда не просили оставить их наедине; чуткая прислуга сама удалялась в такие моменты, но, как теперь они поняли, это истолковывалось как свидетельство их связи.

Он сказал:

— Милая, они говорят о нас. Вокруг нас назревает скандал.

— Знаю, Людовик, — ответила она.

— Моя мать отчитала меня.

— Моя — тоже.

— Но что же нам делать?

— Нам нельзя больше оставаться вдвоем. Тебе необходимо выбрать себе фаворитку и проводить с ней побольше времени. Ко мне тебе следует относиться как к сестре.

— Я не могу сделать этого, Генриетта. С моей любовью к тебе я не способен поступить так.

— Тем не менее это придется сделать.

— Как я проклинаю себя. Мы могли без всяких проблем вступить в брак и быть сейчас королем и королевой… не будь я таким идиотом!

— Не говори о себе так, Людовик. Если бы ты был другим, как бы я смогла полюбить тебя? Для меня ты и вправду — совершенство, не потому, что ты якобы мудрейший из мужчин Франции, не потому, что будто бы ты пишешь стихи лучше, чем Мольер и Расин, но потому, что я люблю тебя. Я люблю тебя такого, какой ты есть, и не хочу, чтобы хоть одна черта твоего характера изменилась.

Он страстно поцеловал ее. Отныне у них не будет возможности для свободного проявления чувств. Они оба были в страшной тревоге из-за того, куда их может завести ситуация, в которой они оказались. Они оба были воспитанниками французского двора и осознание королевского долга и подчиненность этикету была их второй натурой, так что они шагу не могли ступить, не подумав об ответственности перед своим происхождением.

Он понял ход ее мыслей и сказал:

— Что делать, Генриетта? Что нам делать, любовь моя?

Он всегда обращался к ней за подтверждением своих мыслей.

— Есть только одна вещь, которую нам остается сделать, — сказала она. — Мы должны каждого заставить поверить, что чувство, которое мы питаем друг к другу, чисто… как и мы сами. Нам надлежит редко видеться, и никогда — в отсутствии свидетелей.

— Я не соглашусь на это!

— Ты будешь навещать меня, Людовик, но при этом тебе следует создавать впечатление, что ты интересуешься не мной, а кем-то другим.

— Кто же в это поверит?

— У меня есть несколько хорошеньких фрейлин.

Он засмеялся и, взяв ее руку, почтительно поцеловал.