Принц со шрамом (ЛП)

Я наклоняю голову, полагая, что она имеет в виду все, что произошло за последние двадцать четыре часа. Правда в том, что я не в порядке — липкие пальцы горя так просто не отпускают, — но я не хочу показывать это всем. Проявление эмоций — это слабость, а я не могу позволить себе выглядеть слабой, особенно сейчас.

— Конечно, Офелия, — улыбаюсь я ей.

Она наклоняется ближе, ее брови втягиваются.

— На Ваших простынях кровь.

Ее голос тихий, как будто она пытается не допустить, чтобы остальные услышали. Смущение накатывает на меня, и я опускаю взгляд, понимая, что одеяла сползли, красные пятна усеивают ткань, окруженные крошащимся, затвердевшим воском.

Мои щеки вспыхивают, и я хватаюсь пальцами за одеяло, натягивая его на беспорядок, пока прочищаю горло.

— Спасибо, Офелия.

Она усмехается и наклоняет голову.

— Чем мы сегодня занимаемся? — спрашиваю я, стараясь сохранять спокойствие, несмотря на то, что мое сердце вырывается из груди. Глупо было вот так заснуть.

Марисоль поворачивается ко мне, ее глаза сужаются.

— Ваш дядя и Его Величество желают отобедать с Вами.

Ее слова резкие и жалящие, они хлещут меня по лицу. Я не знаю, от чего это зависит — от тона ее голоса или от мысли, что мне придется разыгрывать из себя короля, когда меня только что лишил невинности его брат, но в любом случае это больно.

Она хлопает в ладоши и идёт в мою сторону. Мои внутренности сжимаются, и я хватаюсь за плед повыше, понимая, что под простынями я голая.

— Вставайте с кровати, миледи, чтобы мы могли Вас одеть и подготовить.

Офелия подходит к Марисоль и соединяет их руки вместе, увлекая ее в умывальную комнату.

— Мы нальем Вам ванну. Я уверена, что после вчерашнего Вам не помешает расслабиться.

От напоминания о вчерашнем у меня щемит в груди, но я улыбаюсь, благодарная за то, что она, кажется, на моей стороне. Как только они исчезают, я медленно выдыхаю, поворачиваюсь и вижу, что Шейна ухмыляется мне с другого конца комнаты, халат в одной руке, другая на бедре.

— Не смотри на меня так, Шейна. Иди сюда и помоги мне, — шиплю я.

Она издала небольшой смешок, прежде чем подойти и протянуть его мне.

— Марисоль, наверное, слепа как летучая мышь, — укоряет она. — Твои волосы — абсолютное крысиное гнездо, и на тебе явно нет никакой одежды, — ее глаза сверкают.

Причитая, я хватаю шелковый халат из ее рук, прикрываясь как можно лучше, когда отбрасываю плед и встаю, чтобы надеть его. Мои мышцы стонут в знак протеста, и снова острый удар пронзает центр моего тела, заставляя меня вздрогнуть от боли.

Мне нравится это ощущение.

Странно, но боль успокаивает; напоминает о том, что Тристану не все равно. Из всех в моей жизни, включая Шейну и дядю, он единственный, кто пришел и обнимал меня всю ночь. Кто отвлек мой разум и позволил мне сломаться в его объятиях, давая мне свою силу, потому что он знал, что у меня её нет.

— Тихо, — огрызаюсь я, хотя не могу сдержать ухмылку, которая кривится в уголках моего рта.

Она хихикает.

— Ну, хотя бы сотри со своего лица свежеоттраханное выражение.

Я задыхаюсь, пихаю её в плечо, позволяя улыбке вырваться на свободу.

— Следи за языком, Шейна! Господи, что случилось с моей подругой? Я никогда не слышала, чтобы ты разговаривать так грубо.

Завязывая пояс халата, я оглядываюсь вокруг, сокрушаясь, что кровать в таком беспорядке.

— Не волнуйся, — говорит она. — Я позабочусь об этом.

Вздохнув с облегчением, напряжение спадает с моих плеч, и я протягиваю руку, взяв ее предплечье в свою ладонь.

— Мы можем провести этот вечер вдвоем?

Надежда расцветает в моей груди, я хочу почувствовать хоть какое-то ощущение нормальности, зная, что у меня ее не было с тех пор, как я приехала в Саксум и начала это долгое, мучительное путешествие.

Ее глаза закрываются, и она отводит взгляд.

— Конечно.

Моя грудь вздымается, улыбка исчезает с лица из-за отсутствия энтузиазма.

— Если ты занята…

— Для Вас, миледи? Никогда, — она усмехается, сжимая мою руку. — Твоя ванна, наверное, уже готова.

Беспокойство разливается в воздухе и оседает на мне, как одеяло, когда я смотрю, как она перемещается к моей кровати и снимает простыни, и это чувство остается до конца утра; пока мой корсет затягивается, волосы укладываются и закалываются, а на щеки наносятся свежие румяна.

Единственное, что отвлекает меня, — это поход в столовую, где мы сталкиваемся с Полом.

Мое сердце замирает при виде его.

— Пол.

Я спотыкаюсь и останавливаюсь посреди тускло освещенного зала, Марисоль, которая решила, что это ее обязанность — сопровождать меня сюда, останавливается позади меня.

— Миледи, — говорит она. — У нас нет…

Я поворачиваюсь к ней, мои глаза сужаются, а челюсть сжимается.

— Марисоль, столовая прямо там, — я указываю на двери в конце коридора. — Ты была отличной сторожевой собакой, и я ценю, что ты привела меня сюда. Но ты свободна.

Уголок лица Пола слегка приподнимается, хотя легко заметить печаль, наполняющую его глаза.

— Сейчас, — шиплю я, когда она не двигается.

Она хмыкает.

— Вы не можете оставаться наедине с мужчиной в коридоре, миледи. Это неприлично.

— Позволь мне побеспокоиться об этом.