Принц приливов

До поступления в колледж я и не представлял, каким простаком и деревенщиной кажусь другим. В команде первокурсников собрались парни со всей Америки. Помню, с какой завороженностью я вслушивался в разговор четырех ребят из Нью-Йорка. Все они были моего возраста, но держались самонадеянно. Сколько важности и уверенности сквозило в каждом их слове и жесте! Мне они казались не меньшей экзотикой, чем турки, а их быстрая отрывистая речь воспринималась как чужой и отнюдь не благозвучный язык.

В первый год я был настолько захвачен новизной атмосферы колледжа и масштабностью своего превращения из парня с острова в студента, что почти ни с кем не подружился. Я старался везде поспеть, не терял бдительности, держал свои мысли при себе, вбирал в себя все и стремился развиваться, подражая парням из южных городов, вызывавшим во мне восхищение, граничащее с идолопоклонством. Уроженцы Чарлстона — будь то первокурсники или старшекурсники — ходили с величавостью королей. Я усиленно копировал элегантность их манер и раскованную утонченность и пытался демонстрировать такой же живой, подвижный ум. Моим соседом по комнате оказался чарлстонский парень Буафейе Гайар. Ему нравилось, когда его называли просто Бу. В нем сразу чувствовалась порода и унаследованные привилегии. Для меня его имя звучало названием французского блюда. Без тени хвастовства Бу поведал мне, что один из его предков-гугенотов был губернатором колонии, пока не случился мятеж французов против короля Георга[176]. Я благодарил судьбу, пославшую мне такого приятеля. Мать, узнав, что я делю комнату с человеком из рода Гайаров, просто возликовала. Сейчас-то я понимаю: сам Бу был далеко не в восторге от такого соседства, но этот парень получил слишком хорошее южное воспитание, чтобы хоть чем-то выказать свое недовольство. После первоначального шока он решил заняться моей шлифовкой и взял меня под свою опеку. Бу установил для меня единственное, но непреложное правило: никогда, ни при каких обстоятельствах не надевать что-либо из его одежды. Шкаф моего соседа был заполнен множеством великолепных костюмов на все случаи жизни — от официальных церемоний до занятий спортом. Вид моего скромного гардероба его явно ошеломил, но опять-таки Бу ничего не сказал. Лишь в его глазах мелькнуло легкое удивление, когда я с гордостью показывал темно-синюю форменную футболку, сшитую матерью ко дню окончания школы. Зато сосед обрадовался, узнав, что я играю в футбол, и спросил, не могу ли я достать для его семьи несколько билетов на матч с Клемсоном. Я тоже обрадовался и в течение всех лет учебы исправно снабжал его родных бесплатными билетами, хотя к тому времени мы с Бу уже жили в разных комнатах. Тогда я не знал, что в лице Буафейе Гайара встретил прирожденного политика особого, типично южного склада. В первую же неделю нашего знакомства Бу сообщил мне, что к сорока годам станет губернатором штата. Я не удивился, когда за два года до намеченного срока его действительно избрали губернатором. А тогда в колледже он попросил меня присматриваться к студенткам и обязательно говорить ему о подходящих кандидатурах на роль первой леди штата. Я пообещал, что буду глядеть в оба. Жизнь впервые свела меня с таким человеком, как Бу. Я был неискушенным провинциальным парнем и считал, что если знакомишься с девушкой, то главное, чтобы она тебе нравилась, и неважно, насколько она соответствует твоим карьерным планам на будущее.

Не кто иной, как Бу, заразил меня желанием вступить в одно из студенческих братств. Пока длилась суматошная неделя[177], мы ходили с ним по разным братствам. Стоило нам оказаться в очередном шумном прокуренном помещении, как Бу сразу же исчезал, оставляя меня один на один с изысканно одетыми «греками». Все они казались мне самыми дружелюбными людьми, каких я только видел. Я проявлял одинаковую любовь ко всем братствам и их членам, однако Бу убедил меня, что моего внимания и усилий достойно только САЭ[178]. Однако я ходил на все обеды, куда приглашали первокурсников, смеялся всем шуткам и высказывал свои мнения по всем темам, какие затрагивались в разговорах.

Когда настало время подавать прошение о приеме, я глубокомысленно почесал затылок и выбрал пять самых популярных в кампусе братств. Приглашения должны были раздаваться в тот же день, с пяти часов. На университетской почте, там, где шли ряды именных почтовых ящиков, собралась внушительная толпа студентов и студенток. Конверты не были разложены по ящикам одновременно, что еще больше подогревало атмосферу ожидания. То и дело слышались радостные возгласы. Девушек в братства не принимали; у них были свои общины. Обстановка радости захватила и меня. Затаив дыхание, я через каждые десять минут протискивался к своему ящику и заглядывал в узкую щель.