Принц Лестат

(Грегори усматривал глубокую иронию, чтобы не сказать, высший смысл, в том, что великой Акаше отсек голову огромный пласт разбитого стекла. В конце концов, бессмертные шести тысяч лет от роду неимоверно сильны и крепки – навряд ли царице – или самому Грегори – удалось бы отрубить голову обычным топором. Однако здоровенный осколок листового стекла оказался достаточно остер и тяжел, чтобы отделить голову Акаши от туловища. Случайность, да, но вот уж воистину – очень, очень странная.)

Ну ладно, допустим, группа «Красноречивых», как они себя называли, была создана не из специалистов в области социальной и экономической истории. Но уж верно, такие чуткие романтики, как Мариус с Лестатом, заинтересуются мнением Грегори о прогрессе, особенно же – его теорией о наступлении Эры Вампиров – пользуясь выражением Мариуса, Золотого Века бессмертных.

Настанет время – и они непременно встретятся!

И хотя Грегори твердил себе, что его пыл ребячлив, наивен и даже смешон, но его почти навязчиво тянуло к Луи и Лестату. Особенно – к Лестату.

В некоторых аспектах Луи был увечным скитальцем, и хотя за последние несколько десятков лет наконец пришел в себя, но фамилия Лестата не зря означала «Львиное сердце». Грегори всей душой хотел узнать его поближе.

Подчас ему казалось, что Лестат – тот самый бессмертный, которого он ждет с самого начала времен. Тот, с которым можно будет обсудить бесчисленное множество накопленных за шесть тысяч лет наблюдений о вампирах и человеческой истории. Еще не зная Лестата, Грегори уже полюбил его.

Он прекрасно осознавал свои чувства. И когда Зенобия с Авикусом поддразнивали его на этот счет или Флавий говорил, что его, мол, это беспокоит, Грегори ничего не отрицал. И не оправдывался. Хризанта понимала. Она всегда понимала его страстные увлечения. И Дэвис тоже все понимал. Дэвис, его нежный чернокожий спутник, спасенный из бойни, что последовала за концертом Лестата – Дэвис тоже все понимал.

– На сцене он казался богом, – рассказывал Дэвис о Лестате. – Мы все его любили, обожали, преклонялись перед ним! Казалось – ничто не в силах его укротить, ни теперь, ни потом.

И все же что-то укротило Лестата, остудило в нем пыл. Демоны ли, которых породил он сам, духовное ли истощение… Грегори страстно хотелось знать, в чем дело, хотелось выразить сочувствие, поддержать, помочь…

Он втайне вел поиски по всему миру, пытаясь найти Лестата. Не раз подбирался почти вплотную к нему, украдкой наблюдал за ним, дивясь тому, какой неукротимый гнев и жажда одиночества обуревают легендарного вампира. И всякий раз Грегори отступал, уходил в тень, не в силах навязывать свое общество тому, по ком сох издалека. Разочарованный, пристыженный, он неизменно уходил прочь.

Два года назад, в Париже, он подобрался к Лестату так близко, что видел его во плоти – вихрем примчался из Женевы при первых же слухах о его появлении. Но так и не посмел приблизиться, обратиться. Только истинная любовь способна породить такие внутренние противоречия, такую тоску, такой страх.

Вот и сейчас Грегори испытывал ровно такую же робость, такое же нежелание предстать перед нью-йоркской группой вампиров из «Врат Троицы». Не мог забросить пробный шар. А вдруг он предложит им свою дружбу, а они отвергнут ее? Нет! Эти существа слишком много для него значили. Время еще не пришло. Нет, не пришло.

За последние годы лишь одному вампиру удалось выманить Грегори из-под завесы анонимности: Фариду Бансали, врачу из Лос-Анджелеса. И тому имелась самая что ни на есть веская причина. Фарид буквально заворожил Грегори: он в некотором роде был ровно так же уникален (если можно сравнивать по степени уникальности), как и поэты-романтики Луи и Лестат. Грегори еще не приходилось встречать среди современных вампиров врачей!

В далеком прошлом, конечно, и среди бессмертных встречались примитивные знахари или алхимики. Однако все из них, получив Темный Дар, теряли какой бы то ни было интерес к научным исследованиям. Оно и неудивительно – тысячи лет, до возникновения настоящей науки, пределы познаваемого были очень и очень узки.