Принц Галлии

Филипп приходил в себя медленно и мучительно. Иногда мрак, поглотивший его разум, частично рассеивался, и он слышал какие-то голоса, но смысл произносимых слов ускользал от его понимания. Он не знал, кто он такой, не знал, что с ним случилось и где он находится. Обилие вопросов, на которые помраченный рассудок позабыл ответы, приводило его в панику и вновь ввергало в мрак забытья.

Лишь на четвертый день Филипп наконец очнулся. Некоторое время он лежал в полной темноте, пока не додумался раскрыть глаза. Это была еще не мысль, а скорее осознание того факта, что он способен думать, а значит существует.

В комнате царили сумерки, но это не помешало Филиппу узнать свою спальню. С трудом повернув голову и застонав от острой боли, он обнаружил, что окна зашторены, а по краям тяжелых штор слабо пробивается свет. Значит, там, снаружи, сейчас был день.

«Надо раздвинуть шторы», — была его первая связная мысль, и в то же самое время его губы произнесли первые осмысленные слова:

— Дайте свет… темно…

Послышались быстрые шаркающие шаги — в комнате он был не один.

— Слава Всевышнему, наконец-то! — Преподобный Антонио, его духовный наставник, увидев разумный блеск в глазах Филиппа, радостно и облегченно вздохнул. — Я так волновался за тебя, сын мой, так боялся, что ты никогда не придешь в себя.

Пока падре раздвигал шторы на ближайшем окне, Филипп размышлял над его последними словами — впрочем, без особых результатов. Боль в голове мешала ему сосредоточиться.

— И откройте окно, — добавил он. — Душно.

Дон Антонио исполнил и эту его просьбу. Повеяло приятной прохладой. Филипп с наслаждением вдыхал чистый и свежий воздух, наполненный ароматами поздней весны.

Падре вернулся к Филиппу, присел на край широкой кровати и взял его за руку.

— Как ты себя чувствуешь?

— Плохо, — откровенно признался Филипп. — Голова болит, слабость какая-то… Что случилось, падре?

— Ты сильно ударился и, похоже, у тебя было сотрясение мозга. К счастью, все обошлось.

— Сотрясение мозга, — повторил Филипп. — Понятно… И как долго я был без сознания?

— Три дня.

— Ага… — Филипп попытался вспомнить, как его угораздило получить сотрясение мозга, но безуспешно: прошлое плотно окутывал густой туман забытья. — Я не помню, как это произошло, падре. Наверно, я здорово нахлестался и спьяну натворил делов. Больше я не буду так напиваться.

Преподобный отец встревожено воззрился на него:

— Что ты говоришь?! Ведь ты был трезв.

— Я? Трезв? — Филипп в недоумении захлопал своими светлыми ресницами. — Вы ошибаетесь, падре. Тогда я много выпил, очень много… даже не помню, сколько.

— Это было накануне. А ударился ты на следующий день утром.

— Как это утром? Разве я утром… Нет, не понимаю. Я ничего не понимаю!

— Так ты не помнишь об этом? — спросил падре, внимательно глядя ему в глаза.

— Об этом? О чем? — Филипп вновь напряг свою память, и вскоре у него с новой силой разболелась голова. — Я ничего не помню о следующем дне, падре. Последнее, что я могу вспомнить, это как я пил на вечеринке… А что стряслось? Что?

Дон Антонио покачал головой:

— Лучше тебе самому вспомнить… А если не вспомнишь, тем лучше для тебя.

— Вот как! — Филипп вконец растерялся. — Я вас не понимаю. Расскажите мне все.

Падре вздохнул:

— Нет, Филипп, не сейчас. Разумеется, рано или поздно ты обо всем узнаешь — но лучше позже, чем раньше… Ладно, оставим это. — Преподобный отец помолчал, прикидывая в уме, как перевести разговор на другую тему, потом просто сказал: — Вчера приехал граф д’Альбре с сестрой.

Филипп слабо улыбнулся:

— Это хорошо. Я по ним так соскучился… Я хочу видеть их. Обоих.

Падре медленно поднялся.

— Сейчас я велю разыскать их и сообщить, что ты уже очнулся.

С этими словами он направился к выходу, но у самой двери Филипп задержал его:

— А Эрнан? Он вернулся из Беарна?

— Да. Вместе с графом д'Альбре, — ответил падре, на лицо его набежала тень.

— Тогда пошлите, пожалуйста, вестового в Кастель-Фьеро…

— В этом нет необходимости, — мягко перебил его дон Антонио. — Господин де Шатофьер здесь.

— Где? — оживился Филипп.

— Полчаса назад я видел его в твоей библиотеке.

— Так позовите его. Немедленно.

— Ладно, — снова вздохнул преподобный отец. — Позову. И пока вы будете разговаривать, пойду распоряжусь насчет обеда.

Спустя минуту, а может, и меньше, в спальню вошел Эрнан — высокий крепкий парен с черными, как смоль, волосами и серыми со стальным блеском глазами. В каждом его движении сквозила недюжинная сила, и потому он казался на несколько лет старше, чем был на самом деле.

— Привет, дружище, — натянуто усмехнулся Филипп. — Пока тебя не было, я в такой переплет попал…

Шатофьер как-то отрешенно поглядел на него и молча кивнул. Лицо его было бледное, с болезненным сероватым оттенком, а под глазами явственно проступали круги.

— Ты плохо себя чувствуешь? — участливо спросил Филипп.

— Да… В общем, неважно, — ответил Эрнан, голос его звучал глухо и прерывисто, как стон. После короткой паузы он добавил: — Дон Антонио предупредил, что ты ничего не помнишь. Он просил не говорить с тобой об этом, но я… я ни о чем другом думать не могу…