Принц драконов

— Но значит ли это, что я буду сопровождать тебя в походах, а не просто сидеть в шатре?

Чейн услышал тихий вздох Тобин. О Богиня, помоги мне, — подумал он. — Не хочу, чтобы мои мальчики вырастали и тут же отправлялись на войну. Рохан прав… эта война действительно должна стать последней. Если бы только Сьонед удалось освободить его, чтобы он смог сразиться в этой войне и больше не участвовать ни в какой другой…

— Отец…

— Да, Мааркен. Я сомневаюсь, что тебе придется долго сидеть в шатре.

***

Опять ночь, жаркая и душная. Шестая после ночи, проведенной с Янте. Рохан отвернулся от принесенного ему обеда. Еда, вино, даже вода были подозрительны. Он не доверял ни своему языку, ни носу, ибо все казалось ему пропахшим дранатом. Он получил огромную дозу и в последние дни ел только то, что казалось ему наименее опасным: ненарезанные фрукты, с которых он срезал кожицу; корень сладкого кактуса без подливки.. Желудок временами урчал от голода, но у принца не было другого выхода, чтобы обезопасить себя от наркотика. Забавно — дранат, который спас драконов, был смертельно опасен для него самого…

Однако его действия нельзя было оправдать ни действием наркотика, ни лихорадкой. Рохан поглядел в угол, где валялся полог и балдахин с отвратительными изображениями. Он сорвал их после ухода Янте, придя в дикую ярость от мерзких воспоминаний. Жаль, что у него нет дара фарадима, иначе он с наслаждением спалил бы их. Но ему даже свечу не давали. А веревки были бесполезны, потому что бежать он не мог: комната была на седьмом ярусе башни и выходила окнами во двор. Умереть же он намеревался только в том случае, если бы мог прихватить с собой Янте.

Она была осторожна и умна. В комнате не было никаких острых предметов. Даже вилки, не говоря о ноже. Не было и ничего тяжелого, чтобы ударить ее, или достаточно тонкого, чтобы изготовить удавку. У него оставались только руки — подлые, предательские руки, которые должны были лишить ее жизни шесть ночей, назад. Он был обязан убить ее.

Рохан гадал, когда она придет к нему и придет ли вообще. Он не видел никого, кроме приносившего еду рыжего тюремщика. Но этот здоровенный детина справился бы с ним одной левой. Принц развлекался тем, что смотрел в окно, следя за солдатами, строем отправлявшимися на обед, за сменой караула, подсчитывал количество воинов и слуг. Два дня он бился над замком, но без всякого толку. Его страж унес тяжелые бронзовые штыри, на которых висели шторы. Из мебели в комнате оставалась только тяжелая кровать, которую едва ли можно было разломать на части, чтобы использовать их как оружие… В комнате не осталось ничего, чем он мог бы воспользоваться. Побег был невозможен.

Кто-то должен прийти к нему на помощь. Штурмовать крепость, тайком пробраться внутрь — что-нибудь… Рохан ненавидел себя за то, что ждал помощи извне, но другой надежды на спасение не было. При мысли о том, что его похищение было лишь частью большого и тщательно разработанного плана, принца охватывал ужас. Запертый и беспомощный, он днем и ночью мерил шагами голый каменный пол, мечтая разрушить не только Феруче, но и замок Крэг, а вместе с ним стереть с лица земли всю Марку. Он отомстит им: возглавит армию Пустыни, придет и опустошит их земли. И убьет эту гадину — верховного принца собственным мечом на глазах дрожащих от ужаса других принцев и лордов…

Прекрасные мысли, горько подумал он. Прожить жизнь с мечом в руках, сея вокруг себя смерть. Опаленная, мертвая земля, тысячи убитых, десятки тысяч — лишившихся крова. Как мало осталось от его идеалов… Все детские иллюзии развеялись, как песок на ветру, а он следил за их исчезновением, не испытывая ничего, кроме стыда.

Они развеялись не случайно. Это он дал им исчезнуть, поняв, что с самого начала обманывал себя. Жизнь отнюдь не была цивилизованной. Люди вовсе не собирались следовать закону. Все они были варварами, и Рохан знал, что наихудший из этих варваров он сам. Он был принцем, обладавшим не только властью над Пустыней, но и золотом драконов, и попросту морочил себе голову, считая, что он лучше других. Где его благородные цели и честолюбивые устремления? Другие по крайней мере не притворялись. Они честно относились к жизни, не боялись столкнуться с ней лицом к лицу и убивали без всяких иллюзий… Ролстра был прав. Коварно натравливать одного на друтого и собирать добычу. Разделять и властвовать. Любым способом не давать им объединиться. Играть на грубых инстинктах: жадности, ревности, трусости… и смеяться над глупым князьком, который хотел призвать их разум к чести, а сердца к миру…

Была на свете одна-единственная девушка, чей ум и вера помогли ему поверить в себя, но Рохан не смел думать о вей. Предав ее, он предал и все остальное, потому что дочь Ролстры знала его лучше. Он ничем не отличался от верховного принца, от любого другого мужчины, жаждавшего бессмертия. Он страстно желал сына. И все же… Тот первый раз с Янте еще можно было бы простить. Но снова лечь с ней в постель, зная, кто эта женщина и чего она хочет от него? Нет, этого он не простил бы себе никогда!