Принц

В течение нескольких месяцев Сорен хранил Элеонор только для себя. Это не удивляло Кинга. Девочка нуждалась в обучении, нуждалась в дрессировке. И вопреки всем обещаниям Сорена, что она будет принадлежать им, Кингсли знал, что Элеонор будет принадлежать только одному священнику. Сорен хотел владеть этой девочкой.

Но вместо этого он влюбился в нее. И, осознавала она это или нет, но из-за его любви к ней, она владела им так же, как и он ею.

Однако наступила та ночь, когда Сорен привел Элеонор в городской дом, в постель Кингсли. Он должен был поговорить с ней сначала. Она так боялась позволить какому-то мужчине, не ее хозяину, трогать ее, что каблуки ее туфель отбивали дробь по кафельному полу.

Наедине в музыкальной комнате его особняка, Кингсли разговаривал с ней, дразнил ее, обещал, что не причинит ей вреда. И, наконец, она расслабилась, наконец, улыбнулась. И в ту же минуту, как они вошли в его спальню, она стала сиреной, которую описывал ему Сорен.

- Кто из нас первый? - Сорен спросил из-за плеча Элеонор.

И Кингсли воспользовался возможностью помучить ее, поскольку Сорен мучил ее так много раз.

- Выбор за леди, конечно.

Свирепый взгляд, который Элеонор направила Кингсли, практически прожег в нем дыру. И заставил его хотеть ее еще больше. Все еще в бешенстве, что ее владелец решил поделиться ею с другим мужчиной, Элеонор ответила, - Кингсли.

И началось веселье.

Элеонор упала на колени перед ним и расстегнула его штаны. После того, как она взяла его член в рот, он сразу понял, почему Сорен так сильно запал на эту девушку. Она подчинилась бы чему угодно. И хотя она протестовала, жаловалась, сопротивлялась в душе, она хотела подчинения, любила подчинение, нуждалась в подчинении. Что ж, Кингсли заставил ее подчиниться. Сначала его члену, а затем его кнуту.

После порки Сорен забрал Элеонор на кровать и связал ей руки над головой. Сидя перед ней, Кингсли скользнул одним пальцем внутрь ее лона и подался вперед, открывая ее. Но когда Сорен начал входить в нее, Кингсли оставил палец внутри. Она была настолько мокрой от совместного проникновения его пальца и Сорена, что жидкость стекала по его руке, пачкая манжету рубашки. Он сберег эту рубашку, что висела теперь в его шкафу, никогда снова не надетая, никогда не стиранная.

И время пришло. Сорен лежал на спине, опираясь на гору подушек. Он притянул Элеонор, обнаженную, не считая пары белых туфель на высоких каблуках, на свою грудь.

И, пока Сорен держал ее в руках, Кинг трахал ее. Никогда ни до, ни после этого, он не брал женщину так жестко и так основательно. Она стонала от удовольствия, вздрагивала от боли и закрывала глаза в экстазе. Но когда ее глаза закрылись, Кингсли посмотрел на Сорена, который в ответ посмотрел на него. И Кингсли понял…это случится этой ночью.

Они вымотали Элеонор через час, и разрешили ей отдохнуть.

- Вино, - Сорен сказал, что хотел вина.

- Нет, - Кингсли нахмурился. Туман в голове развеялся. Кинг предложил вина. Сорен охотно согласился. Он поцеловал свою Элеонор и уложил ее в кровать. Плечом к плечу они покинули спальню. Вина они так и не выпили. Очутившись в коридоре, Кингсли ощутил руку на затылке, пальцы впивались в его кожу. Он помнил ту руку, те пальцы...

Сорен поднес рот к уху Кингсли.

– Останови меня прямо сейчас, - он приказал, и Кинг подавил улыбку.

– Остановить что, сэр?

- Это.

И Кингсли внезапно оказался прижат к двери одной из многих гостевых комнат, грудь Сорена прижималась к его спине.

– Я покалечу тебя, если ты меня не остановишь.

Сорен зарылся рукой в длинные волосы Кинга, скрутив их, обнажил часть шеи. Когда губы Сорена прикоснулись к пульсирующей жилке под его ухом, Кингсли уже знал, ничего, им сказанное или сделанное, не остановило бы их сейчас. Кинг открыл дверь в гостевую спальню. Сорен закрыл ее за ними.

- На кровать, - приказал Сорен, и Кингсли беспрекословно повиновался.

Он всегда повиновался Сорену. В постели, но больше нигде. Кингу рано довелось узнать о пристрастиях Сорена. У него не заняло много времени понять, что молодой человек, в которого он влюбился в школе, был сломлен. Но сломлен так, что когда он исцелился, то стал сильнее, нежели до того, как в нем произошел надлом. Впоследствии этого надлома, возбудить его могло лишь причинение боли. Предпочтительно физической боли, но и жестокое унижение не стоило сбрасывать со счетов. Поэтому, когда Сорен вывернул ему руку за спину, Кингсли знал, что не нужно подавлять вздох боли. Эти звуки: вздохи и всхлипы, рыдания и слезы они были тем, ради чего жил Сорен. Кинг принял это, еще будучи юношей, понял на уровне инстинкта. Этого не было, пока он сам не начал играть в ту же игру, тогда он понял эротическую власть причинения боли любовникам и созерцания того, как он или она принимают ее, упиваются ей, даже любят.