Princeps Omnium

Более того, совершенно не обязательно описывать в литературном произведении что-либо, напрямую относящееся к сатанизму — скажем, роман Булгакова "Собачье сердце" более соответствует сатанинскому мировоззрению, чем его же "Мастер и Маргарита". Суть не в словах, а в образах. И профессор Преображенский, несмотря на несоответствие "типичному сатанисту[164]" — поступает как сатанист практически во всех случаях, описанных в романе, исключая только интеллигентское непротивленчество.

Появились другие произведения искусства, напрямую или косвенно относящиеся к сатанизму (скажем, картины Гигера, Абрахамсона), кинофильмы, как халтурные, так и настоящие произведения искусства, начиная с классического "Ребенка Розмари" Поланского, который, как писал ЛаВей, послужил для CoS прекрасной рекламой,[165] разрушив чел-овеческие стереотипы о сатанистах.

Следует заметить, что нельзя путать образ Сатаны и обычной "нечистой силы" в народном понимании. Хорошей иллюстрацией служат произведения Гоголя, описывавшего чертей как нечто вульгарное и низменное, а главное — чел-овеческое. Как отмечал Д. Мережковский: "Гоголь первым увидел черта без маски, увидел его настоящее лицо, страшное не своей необычностью, а обычностью, паскудством; первый понял, что лицо черта является не чужим, странным, фантастическим, а знакомым, вообще реальным "человеческим, слишком человеческим" лицом, лицом толпы" в ее "бессмертной вульгарности". В народном фольклоре черт может быть обычным паскудником; но это восприятие не имеет отношения к образу Сатаны, который а-человечен.[166]

Аналогичной ошибкой является проекция на инфернальные образы все того же "чел-овеческого, слишком чел-овеческого". Вспомним лермонтовского Демона:

Ничтожной властвуя землей,
Он сеял зло без наслажденья,
Нигде искусству своему
Он не встречал сопротивленья —
И зло наскучило ему.

Демон, в неизбывном отчаянии бороздящий просторы Вселенной, — фигура, несомненно, трагическая, но имеющая к архетипу Сатаны весьма косвенное отношение. Романтическая тоска Сатане не присуща. Тот, кто привык творить — тосковать не будет.

В творчестве литераторов-романтиков демоническая суть неразрывно связана со смертью, с дыханием бездны, Хаоса. И это верно, но метафизически — смерть в отношении к Сатане должно рассматривать как уничтожение старой сущности и рождение новой; смерть — это танец Шивы, а не гниение плоти и не стабилизация yuch в вечно-блаженном состоянии бессознательной эйфории.

Романтиков же подводит чел-овеческое восприятие. Итогом демонического развития им видится остановка. Этот мотив остановки звучит во всех «страшных» произведениях романтизма (см., к примеру: «Манфред» и «Тьма» Байрона). Именно в остановке в конечной мере и кроется исток ужаса; но этот ужас — следствие неспособности проникнуть сквозь барьер, отделяющий антропоцентрическое восприятие от сущности Вселенной — см. цитату из рассказа "Патрон Доктора Фауста или Черное смещение" далее на стр. 111. Дьявол у романтиков — это метафора пустоты, небытия и одновременно символ переходящей в бунт тоски по жизни иной, нездешней; то есть — чувствуется чел-овеческая неполноценность, но нет сил от нее оторваться…

Lay Ervit, "Сатане"
Там, где бредит толпа и жует
Рацион общих мест,
Обозвав Чепуху ритуалом общенья,
Тебя нет,
Тебе скучно и тягостно здесь
Быть козлом,
Стародавним козлом отпущенья.
Кто-то хнычет, стенает и бьет
Об пол собственный лоб,
Возмечтав,
Будто с крыши слетит утешенье.
Кто придет,
Если в вечность вопит остолоп,
Убежденный,
Что глупость достойна спасенья?
Ты — молчание, проблеск идей
Из-под взмаха ресниц,
Краткий жест,
Подтверждение сжатой ладони.
Ты — везде,
Твоя сущность не знает границ:
Нет предела
Могуществу собранной воли.
Ты — уверенность, гордость,
Спокойствие собственных сил.
Твое имя —
Знак власти над созданным миром.
Ты — творитель —
Свободными нас сотворил,
И себя
Называть не придумал "Единым".