Примкнуть штыки!

Остро, сквозь маслянистую вонь толовой гари, запахло свежей мочой. Воронцов оглянулся и увидел, как по дрожащим штанам Денисенко расплывается тёмное пятно. «Ну, вот и ладно, – подумал он, – может, теперь ему станет легче».

– Да воскреснет Бог, – шептал второй номер пулемётного расчёта курсант Краснов, сжимая в грязных бледных ладонях маленькую бронзовую иконку-складень, – и расточатся врази его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его…

«Молись, Краснов, молись, браток», – подавленно и в то же время с надеждой думал Воронцов, вжимаясь в свой ровик и вслушиваясь то в подвывающий свист очередной мины, чтобы определить, куда она упадёт, то в слова молитвы курсанта Краснова. Воронцов и раньше, ещё в училище, видел у Краснова этот маленький, величиной с карманное зеркальце, складень. Краснов носил его аккуратно завёрнутым в белый носовой платок в кармане гимнастёрки вместе с письмами из дома. Никому никогда не показывал. За это могли отчислить из училища, исключить из комсомола.

– Да что же наша-то артиллерия молчит?! Твою капитана-мать! Заступиться за нас некому…

– Точно лупят.

– Против ихнего калибра нашим лучше помолчать.

– Будто ёлочки сажает…

– Чтоб мне неделю горячей каши не видать! Их корректирует наблюдатель! Бьют с закрытых позиций. Начинали робко, а сейчас лупят по самым головам. – Помкомвзвода Гаврилов достал из полевой сумки бинокль. Никогда прежде Воронцов бинокля у него не видел. Должно быть, трофейный. Гаврилов человек бывалый, разжился нужной вещью в первом же бою. Сквозь копоть и дым Гаврилов, как ни старался изловчиться и повыше высунуться из окопа, ничего не мог разглядеть там, куда время от времени выглядывали наблюдатели. За рекой и широкой лощиной, в которую переходила пойма, стеной стоял лес. В воздухе то и дело рыскали в поисках цели осколки, фыркали, как живые злобные существа, и Гаврилов приседал на корточки и матерился.

Дивизион капитана Россикова молчал, и было непонятно, то ли он полностью уничтожен ещё во время бомбёжки и не осталось ни одного исправного орудия, то ли артиллеристы действительно не хотели себя обнаруживать стрельбой по не определённым целям, готовясь к тому, что ещё должно было произойти, и произойти скоро, вот-вот. Должен же быть смысл у этого артобстрела. Не просто же так немцы бросали снаряды по площадям, будто ощупывая позиции курсантов и десантников.

Непосредственно по шоссе немцы огня не вели. На дорогу не упала ни одна бомба. Снаряды и мины тоже ложились вокруг.

Удары тяжёлых снарядов стали редеть. Только мины хряскали по обрезу лощины с прежним остервенением.

Помкомвзвода Гаврилов снова высунулся с биноклем из траншеи.

– Вижу Машину красу… – вдруг засмеялся он сдержанным холодным смешком и, не отрываясь от бинокля, позвал Воронцова: – Иди-ка сюда. Ты, кажется, у нас мастер по три пули подряд в «десятку» выкладывать? Давай, сержант. Есть возможность отличиться.

Миномёты перенесли огонь в глубину обороны курсантов. Атаку следовало ждать с минуты на минуту. Как они пойдут, с танками или без танков, было пока неясно.

Когда Гаврилов окликнул его по фамилии, Воронцов вздрогнул. Ему казалось, что в этой огненной кутерьме, среди ужаса и смертей, все забыли о нём. Холодные мурашки пробежали между лопаток, словно его самого только что взяли на мушку и вопрос жизни и смерти решали мгновения, которые неминуемо истекут. Точно такое же ощущение он испытал перед первой атакой. Надо было справиться с собою. Он протёр тряпицей затвор и прицельную планку, продул мушку в холодном влажном колечке намушника. Он как будто нарочно оттягивал свой выстрел. Словно надеялся, что немецкий корректировщик, которого пока ещё никто, кроме Гаврилова, не видел, выполнив свою задачу, сам исчезнет с передовой и больше не будет приносить им вреда. А значит, и высовываться, стрелять в одиночку и убивать этого немца станет просто незачем.

«Что же это я, – спохватился Воронцов, – немца жалею? Насильника? Супостата? А может, он уже мою семью… Сестрёнок… Или я боюсь его? Нет, я его не боюсь. Я его теперь не боюсь».

– Чего ты её трёшь? – сказал тем же тихим холодным голосом Гаврилов, словно боясь спугнуть цель; видимо, он понял смуту в душе Воронцова. – Давай скорее, пока не ушёл.

– Дай бинокль.

– Вон, видишь, сосёнка без макушки? На ней сидит. – И Гаврилов протянул ему трофейный бинокль на узком глянцевом ремешке.

Немец был в камуфляжной накидке и каске, обтянутой такой же пятнистой материей. Одной рукой он держал винтовку, а другой бинокль. Вот повернулся. Воронцов отчётливо увидел профиль резко очерченного лица. На винтовке что-то блеснуло. Так ведь у него снайперская винтовка!

– Это не корректировщик.

– А кто же?

– Снайпер. Обживается. Высматривает. Видимо, только что забрался туда. Веточки обламывает. Для стрельбы. Винтовку ещё не пристроил.

– Тогда прячь голову, парень. Пока он тебя не заметил.

Возле Воронцова, на дне траншеи, сгрудились курсанты. Гаврилов приказал им замереть. Они в одно мгновение присели. И теперь терпеливо ждали, что будет.

– Он меня не видит, – сказал Воронцов. – Наблюдает в бинокль за правым флангом.