Примкнуть штыки!

Немцы скоро пойдут в атаку. Они скоро пойдут… Сейчас обработают минами наши окопы и пойдут. Точно так же они атаковали и на шоссе. Теперь мысль его была более собранной и точной. И память легче добывала из своей глубины слова молитвы:

– И расточатся враги его! И да бежат от лица его! – Лихорадочно, упорно выкрикивал он и чувствовал, как на зубах хрустит песок.

Они сейчас пойдут. Надо подниматься. Подниматься… Встать на ноги и посмотреть, что там творится. Встать…

– Встать! – закричал он и не услышал своего крика, а только звон разбиваемого стекла, как будто его колотили сейчас по всему полю перед окопами и над самими окопами и осколки стекла летели на головы бойцам, стучали по каскам и оружию…

Миномётный обстрел длился с полчаса. Мгновенно всё затихло. И тут же на правом фланге застучал станковый пулемёт. Длинными очередями с короткими, торопливыми паузами. Значит, уже пошли. И Воронцов стряхнул оцепенение. Он сразу забыл о молитве, будто и не было её в нём, и, схватив автомат, высунулся из окопа.

Пока шёл миномётный обстрел, немецкие кавалеристы, числом до взвода, обошли их правый фланг, спешились и кинулись в атаку. К счастью, пулемётчики, в самом начале обстрела предусмотрительно перебравшиеся на запасную позицию, вовремя обнаружили опасность. Кавалеристы, ещё не успевшие развернуться в цепь, всей гурьбой выскочили прямо на них. Пулемётчики открыли огонь из «максима», а подоспевшие бойцы и курсанты забросали ручными гранатами тех, кто всё же успел спуститься в овраг и пытался закрепиться в промоинах и за деревьями.

После неудавшейся атаки новая серия мин обрушилась на окопы. За нею вторая, тертья. И ветер не растащил ещё по лугу толовую копоть и вонь, как над окопами, над дымящимися воронками пронеслось:

– Командира убило!

– Бра-атцы-ы! Майора!..

Жутким, загнанным эхом отозвался этот крик в каждом окопе, в каждом ровике, где ещё дрожала жизнь. И столько ужаса было в тех возгласах, извещавших остатки полка о гибели их командира, что на мгновение стрельба затихла.

Воронцова пружиной выбросило из окопа. Пробегая вдоль опушки, он невольно обратил внимание на то, что многие окопы опустели. Только в одной из ячеек он увидел долговязого пожилого бойца, того самого, профессора, который так бережно надевал очки и просил у своих товарищей, окопавшихся рядом, тряпицу протереть затвор своей винтовки перед боем. Профессор торопливо увязывал свой сидор. Неподалёку лежал убитый. Лежал он лицом вниз, раскинув руки, головой к лесу. Воронцов бежал и лихорадочно искал глазами живых. «Почему все окопы пусты? Почему бойцы не стреляют? Где остальные? На запасных позициях? Но почему не стреляют оттуда, с запасных?» Он подбежал к НП и упал на колени. На дне развороченного окопа копошились два бойца. Сапёрными лопатами они торопливо разгребали землю в углу просторного окопа, который после прямого попадания стал ещё шире.

– Всех! Всех наповал! – Боец огляделся по сторонам и снова принялся за работу, бормоча глухим западающим голосом: – И майора, и Хромина, и Ушакова. Всех.

– Где майор Алексеев? – закричал Воронцов.

– Тут они все. Не видишь, что ли? – И перед Воронцовым выпрямился другой боец, грузный, лет тридцати, глаза злые, мутные, шинель расстёгнута. – А ну-ка, начальство, в сторонку прими…

Бойцы выкопали в углу небольшое углубление и сложили туда две пары ног, ещё какие-то обрубки, комья слипшейся окровавленной одежды, обрывки красной материи. И стали всё это торопливо закапывать.

– Где планшетка майора Алексеева? Где знамя?

– Пошёл ты, – ответил второй злым голосом и оттолкнул Воронцова лопатой. – Не видишь, что ли? Похоронить надо командира и ребят.

Подбежал профессор, положил на бруствере винтовку и принялся помогать копавшим. Лопаты у него не было, землю он загребал руками.

– Всё, профессор, уходим. – И боец сунул лопату в чехол, подхватил винтовку.

– Стоять! – закричал Воронцов. – Кто вам позволил самовольно покидать позиции? Всем – назад!

– Ты что, сержант, охренел?! Ты кто тут такой? – Боец стоял к нему вполоборота, тяжело косил мутным глазом. – Шёл бы ты отсюда подобру…

– Да куда же вы, Маховский? – вмешался профессор и бережно поправил очки. – По чьему приказу мы отступаем? Где пункт сбора? Или вы действительно – самовольно?

– Какой, к чертям, пункт сбора? Пункт сбора… Вон он, ваш пункт сбора! – И боец кивнул на убитых.

– А вы, Степан Спиридоныч? Вы тоже, голубчик, решили бежать? – И профессор повернулся к другому бойцу, который всё это время тщательно отряхивал шинель и старался не смотреть ни на товарищей, ни на Воронцова.

– Разве можно им противостоять, профессор? Нас мало. Никакой поддержки. Разве не видите? Это безумие, профессор! Безумие! – Боец, которого профессор называл Степаном Спиридонычем, говорил не поднимая глаз. В голосе его было отчаяние и какой-то непреодолимый надрыв.

– Так что можешь оставаться здесь, профессор. Вместе с этим полоумным. – И боец ещё раз смерил их мутным взглядом и с силой вырвал из жилистой руки профессора полу своей шинели.