— Ладно, я хочу, чтобы в каждое отделение ее доставили с курьером. Я знаю, что быстрее не будет, но в отделениях поймут, что сообщение важное. Это понятно?.. Отлично. Далее, я хочу, чтобы ты или кто-то еще из Чикаго написал сопроводительное письмо. Обставим все так, будто инициатива исходит не от меня… Плевать я хотел на стиль. Главное, чтобы ударить побольнее. Надо с грустью и обидой написать о том, что Каббин не помогает черным, потому что водит компанию с богатеями. Это ясно, не так ли?.. Спасибо, что позвонил, Джонни… Да, я тебе перезвоню.
Хэнкс положил трубку и опять скорчил дочери гримасу.
— Какой ты забавный, папочка, — хихикнула Мэрилин.
— Разве ты этого не знала, детка? Я самый забавный человек в мире.
В девять часов утра по кливлендскому времени Ричард Гаммедж уже сидел за столом в своем кабинете на двадцать седьмом этаже Гаммедж-Билдинг, из которого открывался панорамный вид на озеро Эри и центральную часть Кливленда. И Гаммедж иной раз задавался вопросом, что печальнее — умирающий город или умирающее озеро.
Он был третьим Ричардом Гаммеджем, возглавлявшим компанию, и, бывало, приходил к мысли, что главным его достижением является переименование компании: с «Гаммедж мануфакторинг компани» в «Гаммедж интернейшнл».
«Гаммедж интернейшнл» производила как промышленное оборудование, так и бытовую технику. К делам компании Ричард Гаммедж не питал особого интереса. Он полагал, что его продукция не хуже и не лучше, чем у конкурентов, и срок ее службы ничуть не больше. Так что обычно его несколько удивляли те высокие оценки, что получала бытовая техника компании в рейтинге журнала «Голос потребителя».
Впервые Гаммедж познакомился с Дональдом Каббином на заседании одного из комитетов, которые постоянно формирует вашингтонская администрация. Каббин представлял труд, а Гаммедж, соответственно, капитал. Они быстро нашли общий язык, возможно, потому, что оба слабо представляли себе предназначение их комитета, поскольку его рекомендации никем не принимались во внимание.
Несколько раз они встретились в Вашингтоне за ленчем. Каббин умел поддержать беседу и мог много чего рассказать о профсоюзах и их лидерах, да и мир театра и кино не был ему чужд. Гаммедж пытался вспомнить, говорили они о соглашении между его компанией и профсоюзом или нет, и пришел к выводу, что эта тема не затрагивалась. Вероятно, потому, что она не особо их волновала. Да и оба находили скучными разговоры о работе.
И вот после одного из таких ленчей, когда Каббин в своих байках превзошел самого себя, Гаммедж решил, что должен что-то сделать для своего нового друга. Импульсивная щедрость была для него в диковинку и грела душу. Вот он и спросил Каббина, а не хочет ли тот стать членом «Федералист-Клаб». Каббин вроде бы отшутился, и тогда он, Гаммедж, сказал, что внесет его фамилию в список кандидатов. Так он и сделал, неделей или двумя позже, и был неприятно удивлен и даже унижен, когда Каббина прокатили. Еще более удивило его письмо Каббина, это ужасное, заискивающее письмо, которое не вызвало у Гаммеджа ничего, кроме отвращения. С неохотой он вновь включил Каббина в список кандидатов, а после того, как Каббина приняли, старался не появляться в «Федералист-Клаб».
— Такая вот история, — закончил мужчина, сидящий перед столом Гаммеджа.
— Письмо Каббина в нашем архиве? — спросил Гаммедж.
— Да.
— Как оно попало к Джоббинсу?
— Не знаю. Наверное, копия хранится в архиве Каббина.
— Понятно.
Напротив Гаммеджа сидел Нелсон Хардисти, директор по связям с общественностью. Гаммедж смотрел на него и думал: неужели Хардисти полагает, что пришел к нему по действительно важному делу?
— Так что же нам делать? — спросил он Хардисти.
— Все будет зависеть от того, как отреагирует пресса.
— А она, по-вашему, отреагирует?
— Это очень интересный материал.
— Не представляю себе, кого он может заинтересовать.
— Политика. Профсоюзная политика.
— И вы думаете, что я должен подготовить заявление?
— Потому-то я и позвонил вам сегодня утром…
— В семь часов.
— Я думал, это важно, мистер Гаммедж.
— В этом у меня сомнений нет.
— Если хотите, я набросаю черновик.
— Нет, я смогу надиктовать его сам.
— Да, но лучше бы побыстрее.
— Я продиктую его вам прямо сейчас.
— Но я могу что-то не запомнить, исказить.
— Заявление будет состоять из двух слов. «Никаких комментариев». Вы сможете это запомнить?
Хардисти густо покраснел.
— Да, смогу.
— И вот что еще.
— Слушаю.
— Завтра, к пяти вечера, на моем столе должна лежать служебная записка с перечнем веских причин, по которым мы должны расформировать отдел по связям с общественностью.
— Вы серьезно?
— Да. Абсолютно серьезно.
— Вы же не думаете, что это я…
— К пяти часам, Хардисти.
— Я уволен?
— Это будет зависеть от того, как вы справитесь с моим поручением.
— Но…
— На сегодня все, Хардисти.
После его ухода Гаммедж развернул кресло и долго смотрел на умирающее озеро. «Почему я это сделал? — спросил он себя. — Наверное, потому, что мне это понравилось».