Приключения Рустема

На полке лежала кипа книг. Яков Михайлович взял сверху одну и углубился в чтение. Он читал быстро, перебрасывая страницы — сначала он просто делал вид, что читает, но потом настолько увлекся, что забыл о Рустеме. А Рустем спал. Он притомился и спал, раскинув руки, спал глухим сном усталого человека.

— Это вы храпите?

Яков Михайлович вздрогнул.

— А что? — спросил наугад. — Видно, и вправду я придремнул. Потом дочитаю.

Он отложил книгу и лег рядом с Рустемом. Лег тихо, боясь помешать ему. А поезд летел. И странно, на самом краешке верхней полки спал большой человек, а остальная часть полки была пуста. И как он не падал? Все, кто видел это, улыбались.

Рустем проснулся поздно.

— Тише, не шуми, — шепотом сказал Яков Михайлович. — Если надо поговорить, выйдем в тамбур.

— Пойдемте, — тоже шепотом сказал Рустем. Стараясь не шуметь, они выбрались в коридор — здесь никого не было.

— Измучился? — спросил Яков Михайлович. Голос его тепло ударил по сердцу.

— Я теперь один. Мне нельзя даже ни с кем заговорить. Всегда один.

— А ты сам с собой разговаривай. У тебя есть то, чего у других нет. А ну-ка, подними выше голову.

— Я улыбаюсь. Мне не повезло как-то.

— Ты о Матвее Кузьмиче?

— Да.

— Тебе повезло. Нет, ты не понимаешь... Ты помог нам открыть врага. Разве тебе этого мало?

— Правда? — чуть не закричал Рустем. — Я тоже подумал, что это враг. Иначе он не стал бы меня задерживать. С вами мне спокойно, дядя Яков.

— Я тебя не вижу, но слышу. У тебя хорошее, доброе сердце. Слушай меня. Ты приготовил себя к большим делам и должен все очень хорошо взвесить. Скоро мы приедем в Москву. Там расстанемся и, может быть, больше не встретимся. Запомни мои слова... Ты слушаешь меня?

— Слушаю, дядя Яков.

— У нас с тобой одна Родина, один большой дом и нет ничего его дороже. Сейчас этот дом хочет сжечь фашист. Он жесток. Он глумится над старым и малым. Он топчет сапогом хлеб. Он пришел в наш дом, чтобы убить и растоптать все, что мы построили. Человек без дома не может жить. А когда человека в его же доме хотят превратить в жалкого раба, тогда не жди пощады. И мы с тобой должны защитить Родину. Иди, расправив плечи и с открытою душой. Пусть тебя никто не видит, но слышит: свой человек — доброе, чужой — беспощадное. Если веришь в себя, ты силен. Не трогай добра тех, кто пострадал от войны. Но и не ходи голодный. Я был на войне. Это страшное место. Береги себя и пиши мне. Что узнаю о тебе я — услышат и твои родители. За них не беспокойся. Ты меня понял?

— Да.

Рустем покраснел.

— Дядя Яков, помните, я взял у вас клятву не говорить никому о нашем разговоре в кабинете. Теперь я даю вам клятву. Никогда и нигде я не изменю своей Родине. Пусть отсохнет мой язык, клянусь. Я невидимка, и фашист не найдет меня, а я его найду везде.

Утром, чтобы не мешать дяде Якову, Рустем отправился в соседние вагоны. С тех пор, как он стал невидимкой, он вслушивался в себя, разговаривая сам с собой. Это вошло в привычку.

Он вошел в туалет и с интересом посмотрел в зеркало. Он увидел там только свои глаза. Согласитесь, читатель, что странно видеть только одни глаза — и странно, и необыкновенно. Рустем надвинул пониже кепку.

Поезд остановился. Рустем спрыгнул с подножки, чтобы размять ноги. Увидел старика со старухой. В лаптях, с заплечными мешками, они словно бы остановились мимоходом поглазеть на поезд.

Старик все время хмурился.

— На Петра пришла похоронная, — сказала старуха.

— Убивалась?

— Ясное дело. Маша глядеть уже не может, как наревелась. Беда.

— Бе-да-аа, — протянул старик. — Была бы шапка-невидимка, надел бы Семке на голову и сказал бы: «Иди, сынок, оторви голову поганому Гитлеру».

— Оторвать бы. Святое дело, — откликнулась старуха.

Грянул гудок, и Рустем вернулся в вагон. Яков Михайлович еще спал. А в соседнем купе уже шумели, кто-то напевал. Рустем зашел туда. Здесь угощались курицей, и Рустем, решив, что трое от одного не пострадают, присоединился к ним, завтрак получился на славу.

Вот и Москва. Весь вагон зашумел, задвигался. В коридор выплыли чемоданы. Рустем стоял в тамбуре, готовясь сойти первым. Якова Михайловича он потерял в толпе. И увидел только на вокзальной площади. Не боясь, что его услышат, Рустем попрощался:

— До свидания, дядя Яков.

— Значит, расстаемся!

— Да, — голос Рустема был грустным.

— Во всяком случае, ты зайди-ка ко мне. — Яков Михайлович достал блокнот. — В течение трех-четырех дней до десяти утра я буду находиться по этому адресу. Зайдешь?

— Зайду.

Мимо к стоянке машин хлынула толпа. Спустя минуту, Яков Михайлович позвал:

— Рустем! Ты где?

Но отозвался ему лишь один из прохожих:

— У вас потерялся сын? Пусть объявят по радио — найдется. Надо только пройти в вокзал.

Яков Михайлович вздохнул и пошел к трамваю.

Глаза в воздухе