Приключения послушного Владика

Но рано Витька обрадовался. На другое утро, еще до работы, Кирюшин зашел в сарай, чтобы подобрать подлинней жердь: одна из веток под тяжестью налившихся груш того и гляди обломится. Начал Василий Степанович перекладывать жерди и тут под стенкой в углу заметил фанерные листы. Три листа, кажется. Откуда такие? Кирюшин не поленился, пролез в угол. Повернул к себе лист и прочитал: «Человек! Ты — сын природы. Будь добрым к матери-природе. Храни ее дивную красу и здоровье».

Помрачнел Кирюшин. Лицо сделалось будто грозовая туча. Крепкими зубами прикусил губу. Из сарая он прошел в дом, по рыжей ковровой дорожке, не сняв ботинок, шагнул в комнату сына. Витька еще спал. Губастый, темнобровый, разомлевший, из-под смоляных, длинных кудрей розовая мочка уха виднеется.

Вот это розовое ухо Василий Степанович и ухватил толстыми пальцами. Витька скривился, ойкнул, в страхе раскрыл глаза.

— Бо-о-ольно!

— Вставай! — И отец еще больнее сделал: потянул за ухо вверх, — поднимайся, мол.

Даже слезы у Витьки выкатились. Опустил на пол ноги.

И так, ничего не говоря, не отпуская горевшего огнем уха, Кирюшин и вывел лохматого, босого Витьку во двор. А там и до сарая — недолгий путь.

— Читать умеешь? — сказал Василий Степанович и несильным подзатыльником втолкнул сына в распахнутую дверь сарая.

А вечером, придя с работы, Василий Степанович вновь увидел согнувшуюся под тяжестью груш ветку дерева. Собрался было пойти в сарай — поискать жердь, но не пошел: «Да черт с ней, пусть ломится».

Телеграмма

Не зря Владик опасался — все-таки пришла телеграмма. Правда, из нее пока ясно было лишь то, что Нина Михайловна на следующий день, к 20.00, должна явиться на телефонный переговорный пункт.

Владик немного повеселел: может, и не придется уезжать сейчас, может, погостит до начала учебы? Если, конечно, поездка к морю сорвалась. Но почему сорвалась? Не из-за того ли, что сестра не поступила в институт? Жалко. Хоть и боится она крови, но ведь — институт!

Владик сразу решил, что пойдет с тетей Ниной на переговорный пункт. Но, оказалось, туда собрались идти и Наташа с Егоркой. А потом за компанию к ним охотно присоединились и Сережка, и Толик. В общем, снова весь отряд.

— Отряд неразлучных! — пошутила Нина Михайловна. — Как будете расставаться-то, когда Владик уедет?

— Да пусть едет! — сказал Егорка. — Плакать не станем. Сестрица, может, слезу горючую прольет.

Наташа посмотрела на Егорку, повела плечом:

— И пролью! Это вы такие бесчувственные. Бегемоты толстокожие!

Владик слушал ребят и улыбался. Вот они какие — настоящие друзья! А что Егорка так говорит — это слушай, да разумей иначе. Никто же не просил его идти на переговорный пункт — сам захотел.

На почте у двух кабин, на стекле которых красными буквами значилось: «Междугородний телефон», ждали недолго.

Нина Михайловна в тесную кабинку вошла вместе с Владиком. Туда же втиснулась и Наташа.

Этому никто и не удивился: как же без нее, раз слезу собирается пролить!

В кабине было жарко, просто дышать нечем. Это только Наташа могла добровольно пойти на такое мучение. К тому же на линии что-то не ладилось. В трубке слышался треск, голос несколько раз пропадал. За пять минут разговора и минуты как следует не говорили. Нина Михайловна то и дело кричала в трубку: «Что? Алло! Повтори! Не слышу!..» Все же главное Владик понял: его требуют домой. И поедет он послезавтра. Нина Михайловна, обливаясь потом, трижды объяснила маме, что через два дня главный инженер завода собирается ехать тем же поездом. «С ним Владик и приедет. Слышишь меня, Зина? С ним и приедет. Номер вагона в телеграмме укажу. Встречай. Поняла?.. Владику даю трубку!»

Он только и услышал: «Владик, сынок, я очень…» — снова что-то затрещало, пискнуло, и тишина наступила, будто провод оборвался.

— Ну и поговорили! — вытирая платочком красное лицо, покачала головой Нина Михайловна. — Будто с Марсом. На днях из Хабаровска звонили — ну что в соседней комнате, так хорошо было слышно, а тут… И о Тане ничего не спросила… Вот так, Владик: придется отправлять тебя.

— Ничего, на следующее лето приедет, — мужественно сказал Егорка.

На другой день ходили на озеро, купались, играли в футбол. Егорка с Владиком на картофельном рядке осторожно подрыли два самых больших куста — смотрели, как сгруппированы в земле клубни.

День прошел, как и другие дни, — шумно и весело, и тем не менее Владик все время помнил: завтра уезжать.

А утром, тихонько скрипнув дверью, в горенку заглянула Наташа. Увидев, что Владик лежит, устремив печальный взгляд в потолок, она вошла — свежая, румяная, в знакомом Владику нарядном фартуке.

— Не спишь? — Она присела на кровать, понимающе улыбнулась: — Не хочется уезжать?