Приключение ваганта

На рыночной площади часто устраивались состязания между вооруженными дубинками слепыми и откормленной свиньей. Если побеждали слепые, наградой им была та же свинья. Но чаще дело кончалось тем, что слепые колотили друг друга, к великому удовольствию присутствующих. Здесь же выступали жонглеры, музыканты, певцы, поэты, танцовщицы и вообще все, кто имел талант развлекать простой люд. Король на такие шумные забавы смотрел с одобрением; правило древних римлян «хлеба и зрелищ» для народа было востребовано во все времена.

Существовали и иные, весьма жестокие «забавы», на которые парижане были особенно падки. Рядом с Центральным рынком возвышался позорный столб, сооруженный еще при Людовике Святом. Он представлял собой восьмиугольное сооружение с островерхой крышей, в котором вместо стен были открытые проемы, позволяющие видеть железное колесо, вращающееся вокруг своей оси. Ближе к крыше, на верхнем обруче, имелись отверстия для головы и рук, которые обязаны были выставлять наказуемые. В большинстве случаев ими были торговцы, обманывающие и обвешивающие покупателей, а также богохульники и сводники.

Бедолаги должны были стоять там по два часа в течение трех рыночных дней подряд. Публике разрешалось бранить приговоренных к позорному столбу, насмехаться над ними и даже бросать в них грязь и разный мусор (но только не камни). Каждые полчаса колесо позорного столба, к которому были привязаны провинившиеся, поворачивалось, совершая в течение двух часов полный оборот вокруг своей оси — пируэт. С течением времени это слово превратилось в название улочки Пируэт, которая вела к Центральному рынку.

В тот субботний день Жиль отправился на «промысел» с тремя приятелями только из-за странного волнения. Его вдруг по непонятной причине сильно потянуло на Центральный рынок. Это было какое-то наваждение. Воровство Жиля как таковое не сильно привлекало, тем более что деньги у него были, да и подработок в таверне Берто Лотарингца приносил хоть и небольшой, но для школяра вполне существенный доход. В общем, ни Жиль, ни Гийо, не говоря уже про пса Гаскойна, не голодали. И тем не менее у Жиля в ту субботу буквально руки зачесались что-нибудь стибрить. По крайней мере он так думал. Не мешкая ни минуты, юный де Вержи позвал знакомых школяров, которые жили неподалеку от него, и, встретив с их стороны полное понимание, отправился в «поход» на Сен-Ландри.

Толпа на рыночной площади волновалась, как море после шторма. Казалось, что возле Центрального рынка собралась добрая половина населения Парижа. Это было так необычно, что Жиль изменил направление движения и не стал заходить внутрь крытого павильона, следуя за товарищами, а присоединился к зевакам, окружившим помост, на котором происходили разные представления.

Обычно помост был открыт со всех сторон, но на этот раз на нем установили палатку, сшитую из ярких лоскутов. По бокам палатки стояли два цыгана с испанскими гитарами в руках и тихо наигрывали какой-то незнакомый Жилю мотив. Гитары только входили в моду, и Жиль заинтересованно присмотрелся к этому редкому в Париже музыкальному инструменту. Обычно гитары имели три или четыре струны, но на тех, что держали в руках цыгане, было пять струн, причем двойных. Поэтому мелодия получалась густая, насыщенная полутонами, и Жилю тут же захотелось научиться играть на испанской гитаре. Вот только где ее взять…

Тем временем темп музыки нарастал. Цыгане ударили по струнам с такой силой, словно хотели порвать их. Музыка перекрыла шум и гул, витавший над рыночной площадью, и танцевальная мелодия, совершенно непохожая не те, что играли менестрели, ударила по нервам зрителей словно кнутом. Глаза парижан загорелись в предвкушении какого-то необычного действа… и оно началось!

Ширма, закрывающая то, что находилось внутри палатки, внезапно сдвинулась в сторону и затрепетала на ветру, как рыцарский баннер, и на середину помоста выпорхнула, словно диковинная птица, танцовщица, которая начала исполнять какой-то сарацинский танец. Она вертелась волчком, изгибалась, принимала совершенно немыслимые позы (казалось, что у танцовщицы вообще нет хребта), и все ее движения были удивительно плавными. Они перетекали из одного в другое так, как струится быстрый ручеек. Ее пестрая одежда — большей частью дорогие китайские шелка, как полупрозрачный флёр, так и более плотные, расшитые серебряными и золотыми нитками, — временами напоминала крылья бабочки. В такие моменты Жилю чудилось, что танцовщица парит над помостом, не касаясь его своими изящными ножками.

Он так засмотрелся на удивительные танцевальные па, так заслушался мелодией, которую извлекали из своих гитар цыгане, что какое-то время не вглядывался в лицо танцовщицы. А когда наконец посмотрел на нее более пристально, то почувствовал, как его словно обсыпало жаром. Это была Чергэн! Ее трудно было узнать под слоем грима, который для парижских танцовщиц (равно как и для женщин легкого поведения) был обязательным, но глаза, сверкающие словно черные бриллианты, и белозубую улыбку, нельзя было замаскировать никакими ухищрениями.