Приключение Питера Симпла

— Ты отправляешься завтра, дитя; скажи мне, чего ты хочешь: я намерен дать тебе доказательство моего благорасположения. Не бойся, говори чего тебе надобно? Часы, перстни с печатками, или — ну, чего ты желаешь?

— Милорд, — отвечал я, — если вы хотите оказать мне милость, то попросите старшего лорда адмиралтейства поместить лейтенанта О'Брайена на какой-нибудь хороший фрегат, а для меня — попросите место мичмана.

— О'Брайен! — отвечал милорд. — Сколько я помню, это тот, который бежал из Франции вместе с тобой. Из твоего рассказа видно, что это верный друг. Мне нравится твоя просьба, дитя мое; она будет исполнена.

Его сиятельство приказал мне подать бумаги и чернильницу, написал под мою диктовку письмо, запечатал его и сказал, что пришлет ответ. На следующий день мы выехали из Игл-Парка; лорд пожелал моему отцу счастливого пути, по-прежнему протянул ему два пальца, а мне один.

— Я доволен тобой, дитя, — сказал он мне, — можешь писать мне время от времени.

По дороге домой отец заметил, что еще никому не удавалось завоевать такое расположение моего дедушки, как это удалось мне. Его позволение писать подразумевает десять тысяч фунтов в завещании; он никого не обманывает и никому не изменяет в своих чувствах.

Я возразил, что желал бы иметь десять тысяч фунтов, но я не так жаден, чтоб из-за них желать его смерти.

Спустя несколько дней по возвращении домой я получил записку от лорда Привиледжа со вложенным в нее письмом. Содержание записки было следующее:

«Милое дитя, посылаю тебе ответ лорда, из которого ты все узнаешь. Поклон от меня твоему семейству.

Твой и пр. Привиледж».

Другое письмо было от старшего лорда адмиралтейства, которым он уведомил, что назначил О'Брайеиа на фрегат «Санглиер», а меня туда же мичманом. Я с восхищением отослал это письмо О'Брайену и через несколько дней получил ответ, в котором он благодарил меня и уведомлял, что уже вступил в должность и что я могу остаться дома еще на месяц, так как корабль наш в ремонте. «Но, — прибавлял он, — если ты уже надоел своему семейству, что иногда случается и у благоустроенных родителей, то приезжай в Портсмут, где ты можешь поучиться немножко своему делу». В конце была просьба кланяться всему моему семейству и засвидетельствовать его любовь к дедушке. Последнее я, конечно, не стал передавать в благодарственном письме, адресованном мною на имя лорда. Месяц спустя я получил другое письмо от О'Брайена, в котором он извещал меня, что корабль стоит совсем готовый в гавани и через несколько дней бросит якорь при Спитхеде.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Капитан и миссис Ту. — Свинина. — Мы отправляемся в Плимут и встречаемся с нашим прежним капитаном.

Я тотчас же простился с моим семейством и отправился в Портсмут; спустя два дня я прибыл в гостиницу «Фонтан», где меня ожидал О'Брайен.

— Питер, мальчик мой, — сказал он, — пойдем в комнату; там мы будем одни, и я сообщу тебе кое-что насчет корабля и нового капитана. Начну с корабля, как более важного из двух; он воплощенная красота. Я не понимаю, как он назывался до его взятия в плен, но французы лучше умеют строить корабли, чем воевать на них. Теперь он называется «Санглиер», что значит кабан, и, клянусь, это свиной корабль, ты сам сейчас увидишь. Имя капитана очень коротко, и не понравилось бы мистеру Чаксу; оно из двух букв Т и У, что составляет Ту. Его полный титул — капитан Джон Ту. Кажется, как будто кто-то отсек от этого имени лучшую его половину и оставил только начало; впрочем, очень удобное имя, чтобы подписываться при выдаче жалованья экипажу. Что же касается его наружности, то капитан построен на манер датского судна: он слишком широк в трюме. На последних двух кораблях, которыми он командовал, он хлопотал о том, чтоб проходы на шканцы были сделаны как можно шире. Весу в нем, по крайней мере, фунтов двести. Он очень тихого характера, страшно неотесан и не похож ни на офицера, ни на матроса; зато за столом никто не превосходит его в доблести. Но недостаточно сказать о нем одном; с ним на корабле живет жена, леди, очень похожая на копченую селедку и чрезвычайно скучная. Всего несноснее то, что она держит на борту фортепьяно, страшно расстроенное, и играет на нем без всякого такта; кошачье мяуканье — музыка в сравнении с ее игрой, которой она истязает всех. Когда она берет высокие ноты, то даже капитанская собака начинает выть. Тем не менее она разыгрывает тонкую женщину и угощает офицеров музыкой каждый раз, когда они обедают в каюте, что заставляет их поспешно уходить.

— А я думал, О'Брайен, женам не позволяется жить на кораблях.