Приключение Питера Симпла

— Я думаю, не стоит. Притворись, что ты во всем ему доверяешь, и тогда мы, может быть, улизнем.

Это было сказано в то время, когда жандарм остановился на минуту позади нас.

— Попытаюсь, но сначала необходимо усыпить его бдительность.

Когда жандарм снова подошел к нам, О'Брайен заметил, что английские пленные ужасно щедры, что, как ему известно, они нередко платят по сто наполеондоров, за доставление им средств к побегу, а, по его мнению, никакой капральский чин не сравнится с суммой, которая во Франции может сделать человека счастливым и независимым на всю жизнь.

— Совершенно справедливо, — отвечал жандарм. — Дайте мне только взглянуть на такую сумму, и я ручаюсь, что выведу из Франции какого угодно пленника.

— Так мы понимаем друг друга, — подхватил О'Брайен. — Этот малый дает двести наполеондоров; половина принадлежит вам, если вы согласны помогать мне.

— Подумаю! — ответил жандарм, и заговорил о посторонних предметах, пока, наконец, мы не достигли маленького городка Арехота, где и остановились на постоялом дворе. Удовлетворив обычное любопытство хозяев, мы остались одни, и О'Брайен сказал жандарму, что ожидает ответа сегодня ночью или завтра утром.

— Завтра утром, — отвечал жандарм.

Оставив меня под его присмотром, О'Брайен позвал служанку и приказал ей показать комнаты. Она показала ему две или три, но он отказался от них под предлогом, что они не совсем-то надежны для меня. Это заставило служанку улыбнуться.

— Чего можете вы опасаться от такого бедняги! — сказала она.

— Однако ж этот бедняга убежал из Живе, — отвечал О'Брайен. — Эти англичане — дьяволы от рождения.

Последняя комната, показанная О'Брайену, понравилась ему, и так как служанка не смела противоречить жандарму, то он и выбрал ее. Сойдя вниз, он приказал мне идти спать, и мы отправились наверх. Он запер дверь на задвижку и, оттащив меня к огромной печке, начал разговор шепотом, из опасения, чтобы нас не подслушали.

— Этому человеку нельзя доверять, — сказал он, — нам нужно навострить лыжи. Я сумею выйти из шинка, потом мы вернемся несколько назад, а там уж снова переменим свое направление.

— Но пустит ли он нас?

— Конечно, нет, если это будет зависеть от нею; но я сейчас разведаю его замыслы.

О'Брайен завесил платком замочную скважину и, сняв с себя жандармское платье, оделся в свое собственное; потом набил жандармский мундир простынями и подушкой и положил это чучело на кровать. Его вполне можно было принять за человека, спящего в одежде. Но сходство было обманчиво. Он поставил мушкет около чучела; потом сделал то же самое с моей кроватью, положив на нее чучело моего роста и напялив на подушку мою шляпу.

— Теперь, Питер, мы увидим, стережет ли он нас. Он не ляжет, пока не убедится, что мы уснули.

Свеча не переставала гореть в нашей комнате.

Через час мы услыхали шорох и шаги по лестнице. Согласно заранее составленному плану, мы тотчас же полезли под кровать. Кто-то попробовал поднять задвижку двери; найдя ее сверх ожидания не запертой, он вошел в комнату и взглянул на обе наши постели. Это был жандарм.

— Ну, О'Брайен, — сказал я, как только он вышел, — не бежать ли нам теперь?

— Я уже думал об этом, Питер, и мне пришло в голову, что мы можем сделать лучше. Он, вероятно, придет сюда снова через час или два; теперь только одиннадцать. Я сыграю с ним шутку.

С этими словами О'Брайен взял одну из простыней, привязал ее к окну, которое оставил растворенным, потом испортил чучела так, чтоб жандарм мог заметить свою ошибку.

Мы опять полезли под кровать и, как предсказывал О'Брайен, через час жандарм возвратился. Наша лампа почти догорала, но с ним была свечка; он взглянул на постели и заметил обман.

— Черт возьми! — вскричал он, подойдя к растворенному окну. — Они удрали, и мне не видать капральства! В погоню за ними!..

Он бросился вон из комнаты и через минуту мы услышали, как отворилась дверь на улицу и захлопнулась за ним.

— Вот это хорошо, Питер, — сказал О'Брайен, смеясь, — теперь мы спокойно уйдем.

О'Брайен снова оделся жандармом. Почти через час мы сошли вниз, пожелали хозяйке всякого благополучия, вышли со двора и отправились по той самой дороге, по которой пришли.

— Ну, Питер, — сказал О'Брайен, — положение наше теперь довольно затруднительное. Это платье ни к чему больше не послужит, и, однако ж, оно внушает всем такое уважение, что я не расстанусь с ним до последней минуты.

Мы шли до рассвета и потом спрятались в одном месте, заваленном дровами.