Мы остановились и дали ему пройти мимо, что он и сделал, плывя медленно, не более двух миль в час. Тогда, оставив баркас позади, мы приблизились к нему со стороны кормы и бросились на абордаж. Как мы предвидели, весь экипаж находился на палубе с другой стороны корабля и так внимательно следил за действием батарей, которые все еще продолжали стрелять наудачу, что не заметили нас, пока мы не нагнали его совсем; но он уж не имел времени взяться за оружие. На борту его было несколько дам; иные приготовились защищать их, другие бросились вниз. В две минуты мы овладели кораблем и повернули его в другую сторону. Мы оставили открытой одну половину дверец люка для дам, из которых с некоторыми сделался обморок; другие же люки были заперты Суинберном. Овладев палубами, мы послали один из катеров за барками. Привязали его к борту корабля, и теперь можно было оглядеться. Ветер посвежел, и через полчаса мы были вне действия батарей. Тогда перенесли из баркаса раненых, Суинберн и матросы перевязали их раны и постарались доставить им возможные удобства.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
Корабль уже с четверть часа находился в нашей власти, как подошел матрос, стоявший на часах у дверей люка. Он сказал, что один из пленных желает поговорить с командующим английским офицером и просит позволения выйти на палубу. Я позволил, и ко мне вышел какой-то джентльмен, объявивший, что он пассажир и что тут есть еще и другие пассажиры, в том числе семь дам, едущих к своим мужьям и семействам. Он надеется, прибавил он, что я высажу их на берег, так как дамы не могут считаться военнопленными. Зная, что О'Брайен исполнил бы его желание и что он рад будет отделаться от дам и пленных, я отвечал, что высажу их и прочих пассажиров с большим удовольствием и даже подъеду ближе к берегу, чтобы избавить их от труда так долго грести. Я предложил им как можно скорее уложить свое имущество и обещал дать два корабельных бота с приличным количеством французских матросов.
Француз поблагодарил меня от имени всех дам и отправился вниз сообщить им эту приятную весть. Я приблизился к берегу, спустил боты и стал дожидаться их появления. Уже рассветало, когда они собрались, наконец, но я об этом не беспокоился: в семи милях от себя, в открытом море, я видел наш корабль и был вне действия батарей.
Наконец в сопровождении французских джентльменов вышли все дамы. Им пришлось дожидаться, пока укладывали чемоданы и узлы в боты. Первое, что они с ужасом увидели, были мертвые и раненые англичане, лежавшие на палубе. Они выразили свое сожаление, и я рассказал, как, пытаясь овладеть корсаром, был отражен и на обратном пути из гавани столкнулся с их кораблем и овладел им. За любезность, с какой я возвратил им свободу, меня благодарили все дамы, кроме одной, глаза которой были устремлены на раненых. Один из французов подошел к ней и напомнил, что она не выразила еще признательности командующему офицеру.
Она повернулась ко мне — я отшатнулся. Это лицо я видел прежде — тут не могло быть сомнения. Но как она выросла! Какой стала прекрасной!
— Селеста? — спросил я, дрожа. — Вы — Селеста?
— Да, — отвечала она, глядя на меня пристально, как бы желая меня узнать. Но это было нелегко: темнота и пороховая копоть скрывали мое лицо.
— Вы забыли Питера Симпла?
— «Ах! Нет… нет… никогда не забывала его! — вскричала Селеста, заливаясь слезами и простирая ко мне руки.
Эта сцена удивила находящихся на палубе. Я был счастлив, что мог услужить ей, и когда высказал это, она улыбнулась сквозь слезы.
— А где же полковник? — спросил я.
— Здесь! — отвечала она, показывая на остров. — Он теперь генерал и командует гарнизоном острова. Но где мистер О'Брайен? — спросила она в свою очередь.
— Здесь, — отвечал я. — Он командует военным кораблем, и я его второй лейтенант.
Последовал быстрый обмен вопросами; боты дожидались, пока мы говорили. Суинберн напомнил мне, что нас ждет О'Брайен, и я сам чувствовал, что несправедливо по отношению к раненым медлить. Я, однако, успел пожать ей руку, поблагодарить за кошелек, который она дала мне, когда я ходил перед ней на ходулях, и уверить, что никогда не забывал ее и никогда не забуду. Я проводил ее в бот и на прощание просил напомнить обо мне отцу.
— Не знаю, — сказала она мне, — вправе ли я просить вас об одном, но думаю, вы можете оказать мне эту милость.
— Что такое, Селеста?
— Вы отпускаете на берег более половины наших матросов; другие должны остаться, несчастные; да и трудно решить, кому из них идти, кому остаться. Нельзя ли отпустить всех?
— Ради вас, Селеста, я отпущу их. Когда оба бота отчалят, я спущу другой и отошлю остальных вслед за вами; но мне пора ехать…
Боты отчалили, пассажиры, удаляясь, махали нам платками. Я отправился к бригу. Но сначала, спустив бот, я усадил в него остальной экипаж французского корабля и отослал на берег. Я знал, что О'Брайен не будет сердиться за их освобождение, в особенности, когда узнает, кто просил об этом.