Приключение

Держа письмо в руках, он как-то невольно долго и пристально присматривался к почерку. Какой удивительно четкий и вместе с тем характерный мальчишеский почерк! Этот почерк напомнил ему лицо Джен: тонкие брови, прямой, точеный носик, губки, резко, но изящно очерченные, шейка, — не очень нежная и не очень сильная, великолепная подставка для такой красивой вещицы, как ее головка, — и он долго всматривался в ее подпись — Ваша Джен Лэкленд. Сколько таится в этих немногих буквах чего-то волнующего, чарующего. Имя это так внедрилось в его сознание и так сплелось со всеми его помыслами, что в настоящую минуту эта подпись, нацарапанная ее рукой, казалась для него чем-то бесконечно дорогим. Эти несколько самых обыкновенных букв тронули его и заставили ощутить в сердце щемящую и в то же время сладкую пустоту. Джен Лэкленд! При каждом взгляде на эту подпись она вставала в его воображении такой, какой он ее видел в разные моменты ее повседневной жизни. Вот она выходит на берег во время бури, которая разбила ее шхуну; вот садится в вельбот, направляясь на рыбную ловлю; вот она возвращается бегом с морского купанья, чтобы поскорей обмыть себе голову пресной водой. Волосы развеваются, одежда прилипла к телу. То разгоняет восемьдесят человек людоедов, напугав их пустой бутылкой из-под хлородина; то учит Орифайри делать хлеб; то вешает на стенку свою стетсоновскую шляпу и пояс с револьвером; то отдается мечтам о приобретении «собственного очага и седла» или о разных романтических приключениях… Лицо разгорается, глаза блестят. Джен Лэкленд! О, какое это великое чувство — любовь! Он сочувствовал тем влюбленным, которые вырезают на дереве или выводят на песке дорогое для них имя.

Но вдруг он очнулся и возвратился к трезвой действительности. Он вспомнил, что в настоящий момент она подвергается большой опасности, находясь в Пунга-Пунга, в самой дикой местности Малаиты, где живут и скрываются всякие разбойники, — убийцы и головорезы.

Встрепенувшись, он хотел было сейчас же сесть в вельбот со своими людьми и отправиться в Пунга-Пунга. Но, подумав немного он отказался от этого намерения. Ну, что он будет там делать? Прежде всего она рассердится на него, потом расхохочется и назовет его дураком. Он может прибавить только одну лишнюю винтовку, а у нее их и без того довольно. Прибыв на место действия, он может, во-первых, приказать ей вернуться; во-вторых, отобрать у нее «Флибберти-Джиббет» и, наконец, в-третьих, расторгнуть товарищеский договор. Но и то, и другое, и третье в одинаковой степени бесполезно и глупо. Она просто-напросто оборвет его и поставит ему на вид, что, будучи совершеннолетней, никому не обязана отдавать отчета в своем поведении и никому не позволит собой распоряжаться. Нет, это несовместимо с его достоинством. Дело другое, если бы она просила его оказать ей содействие, подать руку помощи. О, как бы он был тогда бесконечно счастлив! А сам он ни за что не поедет в Пунга-Пунга. «Подать руку помощи», — ведь это ее собственные слова, он их как будто слышит.

Своенравный характер девушки заставлял его часто страдать. Он возмущался при одной мысли о том, как она там толкалась в Гувуту среди всех этих пьяниц, спекулянтов и праздношатающихся. Это было бы неприятно всякому порядочному мужчине, а ей, молодой девушке, почти ребенку, — и вдруг очутиться в такой среде!.. Нет, это ужасно! Похищение «Флибберти-Джиббет» само по себе довольно забавное приключение, но приемы, пущенные ею при этом в ход, сильно шокировали его. Он утешался лишь тем, что Ольсена накачивала она не собственноручно, а возложила эту задачу на тех мерзавцев. И тут же перед его глазами встала другая картина: она одна с этими самыми тремя мерзавцами темною ночью выходит из Гувуту в море на своей «Эмилии». Вслед за этим он опять успокоился, вспомнив бравую таитянскую команду с Адаму-Адамом и Ноа-Ноа во главе. Но минутное успокоение опять сменилось возмущением при мысли о том, что она способна на такие дикие выходки, и он, донельзя раздраженный, вошел к себе в дом. Когда он увидел вешалку, на которой обыкновенно висела ее стэтсоновская шляпа и пояс с револьвером, им овладело вдруг страстное желание увидеть вновь эти милые, знакомые предметы на обычном месте.

Глава XVIII Книга говорит правду