Приют изгоев

— После оглашения помолвки, — продолжал князь, — вы избавитесь от оскорбляющего вас положения заложницы и станете моей гостьей, а я получу надежду когда-нибудь назвать моей женой не только прелестную и знатную даму, но и наследную княжну страны, с которой у Империи исторически сложились натянутые политические отношения и от которой я, по известным вам причинам, надеюсь получить определенную помощь…

— Вы ошибаетесь, князь, — вдруг перебила его Эйли. Князь-Сенешаль осекся.

— Вы ошибаетесь, — повторила Эйли твердо. — Я — не наследная княжна.

Князь медленно спросил:

— Разве вы не дочь княгини Сагитты?

— То, что я дочь княгини, — сказала Эйли, — еще не означает, что именно я буду править Таласом. Уже то, что я Дочь Императора, мешает мне стать правительницей — и Совет Гильдеров, и нотабли наверняка будут против меня… У нас иные традиции, чем в Имцерии. — Она посмотрела на князя. — Я полагаю, мой ответ должен повлиять на ваши… намерения?

Князь какое-то время молчал.

Молчала и Эйли, разглядывая свои сцепленные на коленях руки и не решаясь поднять на него глаза,, а когда молчание стало затягиваться, и Эйли подняла голову, она была поражена: князь улыбался. Можно даже сказать, что он беззвучно смеялся: его рот искривился в болезненной гримасе сардонической усмешки, а ожившие глаза с какой-то бешеной иронией смотрели внутрь себя.

Заметив, что Эйли смотрит на него, князь встряхнул головой: — Простите, княжна. — Он весь встрепенулся и заговорил. В голосе его слышалась какая-то отчаянная откровенность: — Просто можно сойти с ума! Вы не поверите, Сухейль, но мне просто фатально не везет на этом свете! То, что я вам тут плел про законы чести и прочую чушь, — это ерунда! Нет, не то чтобы ерунда. Это, как и многое другое на этом свете, условности, за которыми мы скрываем главное, то, о чем следует говорить. Я против своей воли оказался в положении заложника. Причем в гораздо худшем положении, чем вы. Если вас хранят те же условности, вроде неприкосновенности и прочего, если за вами стоит Талас, то я одинок. Я фактически никто и ничто. Титул. Вокруг меня происходит то, чего я не желаю, и чтобы хоть как-то сохранить себя в этом мире и как-то сделать его чуть более соответствующим своим понятиям о чести и справедливости, я вынужден идти на один компромисс за другим. И постоянно натыкаться на стены недоверия как тех, кто называет меня своим другом, и тех, кого я бы хотел видеть своим другом и союзником, так и тех кто в силу тех же обстоятельств считает меня своим врагом. Я соглашаюсь занять пост Князя-Сенешаля с единственной целью, чтобы не допустить развала Империи и сохранить власть для Наследника, — и враги, называющие себя моими друзьями, начинают моим именем за моей спиной творить свои мелкие делишки. А бывшие друзья называют меня узурпатором и властолюбцем. Я объявляю амнистию — и враги-друзья обвиняют меня в мягкотелости, а друзья-враги в предательстве и обмане. Моя мать дает мне советы, которым я не хочу следовать, но следую, чтобы хотя бы не обижать ее, а в результате первая моя жена, с которой я жил в любви, умерла, а матушка до сих пор настаивает на женитьбе на вас… — Князь осекся и, отвлекшись на некоторое время от своих мыслей, посмотрел на Эйли. — Не поймите меня превратно, моя княжна. Вы далеко не неприятны мне, наоборот! Поверьте, я предлагал вам руку и сердце искренне. И даже без тех условий, о которых я упоминал… Мой отец, — продолжал он, — наоборот, не одобряет поползновений матери. Я даже знаю, что ему не нравится все, что происходит, и не удивлюсь, если он связан с потенциальными заговорщиками, с тем же князем Сабиком… За шесть лет у власти, я сумел понять только одно — это не для меня. Это хуже галер! Бессмысленность всего, что я делаю, убивает во мне надежду. Как мне казалось, что, придя к власти, я смогу сделать что-то полезное для Империи. Как бы не так! Легче в одиночку вычерпать Великий Океан. И никто не собирается мне помогать.

Вот я говорил с одним из офицеров Королевской Охоты. Блестящие рекомендации! Чуть ли не единственный, кто вернулся по амнистии… А вы знаете, моя княжна, что их осталось едва ли две дюжины! Это из трех сотен!.. Я пытался отписать практически каждому, с просьбой вернуться в Столицу и продолжить службу Трону. И вот… Передо мной сидел тупой солдафон, который, казалось, не понимал ни слова из того, что я ему говорю!.. А ведь я готов был дать Охоте такие права, которых они не имели при покойном Императоре! Я не заставлял их приносить мне присягу. Я хотел, чтобы они находились на страже, пока не восстановится Династия! Я знал, что этого мои родственники не допустят, но я надеялся пробить этот проект через сенат!.. Но, проклятие, этот офицер тупо пожирал меня глазами, бодал воздух и при каждом моем слове щелкал каблуками. Он не собирался меня понимать!