Прииск в тайге

— Бежать со стройки — это дезертирство, это все равно, что солдат с фронта уходит, бросает товарищей. Вы тут защищайте родную землю, а я лучше спрячусь, мне своя шкура дороже… У нас здесь тоже фронт, только трудовой, и мы — солдаты армии труда. Верно, трудно будет. А разве кто-нибудь обещал вам легкую жизнь? И денег мало будет, пока не начнем добывать золото. Об этом вы должны все знать. И по-моему, лучше так: испугался или не понравилось — уходи сразу. На твое место другие придут, кто не только о себе думает.

— Истинно. Наши-то местные не уйдут, они знают что к чему, а вот всякие вольные птицы, — он бросил недобрый взгляд на волжанина, — на них надейся с опаской. А с дезертирами разговор бывает короткий.

Майский поднялся, поправил сползшую шинель.

— Спасибо за огонек. Спать пора. Завтра вставать рано.

И шагнул в темноту. Старатели смотрели ему вслед. Волжанин повернулся к бородачу, спросил хмуро:

— Кто такой?

— Человек. Не тебе чета.

— Директор прииска это. Не узнали?

— Н-но?

— Вот тебе и но. Эх ты, колесо.

Лежа в палатке, Александр Васильевич вспоминал разговор у костра. «Много ли их таких, как этот парень с Волги? Десять? Двадцать? Сто человек? А вот возьмут и разбегутся все, что тогда будешь делать, директор? Нет, все не убегут. Люди рабочие, они понимают не хуже меня: ехали не к теще на блины. Есть среди старателей и коммунисты, это моя главная опора, Алексей Каргаполов правильно говорил. А если ты директор, то сделай так, чтобы все люди поняли свою задачу, чтобы не разбежались. Разве митинг завтра устроить? Рассказать, объяснить? К черту, митинговать некогда, работать надо. Сам пример показывай, на тебя смотреть будут, на тебя, на других коммунистов равняться. Это получше митинга». Уже засыпая, упрекнул себя: «Не узнал, как того, бородатого, зовут. Стоящий мужик, побольше бы таких. Они тоже помогут тебе, директор…»

С рассветом лагерь пришел в движение. С пилами и топорами люди двинулись на тайгу. Валили деревья, корчевали пни, расчищая большой участок под будущий поселок. Работали все, в палатках и балаганах остались только женщины с малыми ребятами да глубокие старики, неведомо зачем притащившиеся на стройку. Но и они не сидели без дела. Женщины готовили старателям еду, старики поправляли инструмент, чинили сбрую.

Когда с севера потянуло холодом, а из низко стелющихся белесых туч, кружась, упали первые крупные, блестящие, как чеканное серебро, снежинки, на берегу таежной речки уже стояло пять длинных бараков и несколько домиков, и место вокруг них больше не казалось диким. Эти бараки положили начало новому приисковому поселку, который два мечтателя — Мельникова и Майский — хотели превратить в город: большой, красивый, всем на радость и удивление. А пока это были бараки нового поселка, еще не обозначенного ни на одной карте, и которому пока не было названия.

Молодой директор прииска не знал ни минуты покоя. За день он успевал побывать всюду. И не просто побывать, посмотреть, как работают люди и дать распоряжения. Приехав на участок, где работали плотники, он слезал с лошади, привязывал ее к дереву, и, поздоровавшись, подзывал десятника. Заглядывая в записную книжку, с которой никогда не расставался, строго допрашивал, почему не сделано то-то или то-то. Десятник оправдывался, божился, что положенную работу артель закончит в срок и, наклонившись к уху директора, шептал, воровато оглядываясь на рабочих:

— Пьют они, подлецы. И где самогон берут — не пойму.

Майский смотрел на красный, похожий на сливу нос десятника, усмехался, зло сузив серые глаза:

— А сам-то ты где его достаешь?

— Я, окромя воды, ничего не пью, Александр Васильич, — десятник прикрывал рот широкой ладонью, деликатно покашливал. — Истинный Христос, не пью. Уж это вы зря.

От плотников директор ехал на участки, спускался в шахты, проверял пробы, заглядывал в лаборатории, на лесопилку. Ел чаще всего там, где заставал его полдень. И горе кашевару, если похлебка отдавала рыбой, а каша пригорела. Вторая половина дня тоже проходила в разъездах. В конторе Александр Васильевич появлялся редко и ненадолго. В свою палатку он приходил поздно, наскоро съедал остывший ужин, заботливо принесенный из общей столовой Алексеем Каргаполовым, и, если на вечер не намечалось никаких дел, валился на матрац, набитый упругим душистым сеном, прикрывался стареньким шерстяным одеялом и моментально засыпал. Иногда вечерами подолгу сидел с Алексеем, обсуждая текущие дела или весь день ездил вместе с ним по прииску. Часто его будили среди ночи. Иногда, что случалось реже, ему удавалось спокойно проспать до утра. В пять часов утра чисто побритый, бодрый начинал обычный трудовой день. Александр Васильевич по-настоящему был счастлив, ощущал в себе столько силы, что ему казалось, он может работать и работать, без сна и отдыха. Его энергия заражала окружающих.

— Наш-то директор двужильный, — уважительно говорили старатели. — Молодой, а и старому не грех у него поучиться.

К зиме в глухом таежном краю появился новый прииск. Его так и называли: Новый.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ