Приговор приведен в исполнение

— Так вот, ничего не делается «сразу» и «вдруг». Все, что кажется внезапным, в действительности приходит постепенно. По ассоциации я вспомнил о шелковом халате Нины Андреевны, который висел на даче. И задумался: почему рукав чистого летнего халата в саже? Когда я впервые увидел эту черную полоску, я почувствовал необъяснимое, смутное волнение. Но не понимал, что же именно меня волнует. Спросил управляющего, хорошей ли была хозяйкой его жена, аккуратной ли. Он даже обиделся. Я подумал: значит, она не могла хозяйничать у печи в таком халате. Но дальше этой мысли тогда не пошел. А сам по себе факт мне ничего не давал. Но, очевидно, где-то в подсознании все время жила мысль об этом шелковом халате и черной полоске сажи на нем. Жила и беспокоила меня. И вот во время нашего разговора ты случайно коснулась этой темы. И старая мысль повлекла за собой новые умозаключения. Когда Нина Андреевна могла иметь дело с печью, если учесть, что убита она была семнадцатого мая, уже после отопительного сезона? Может быть, зимой? Но зимой не носят такие легкие халаты. Кроме того, у аккуратной хозяйки халат не висел бы с зимы грязным. Значит, это было в мае. Когда уже не надо было топить. А она зачем-то полезла в печь. И что-то торопливо прятала, понимая, что до осени никто туда не заглянет. Почему торопливо? Потому что иначе, будучи женщиной аккуратной, она не запачкала бы свой халат. А чем вызвана была такая торопливость? Тем, что она нервничала и от кого-то что-то прятала. От кого же? Только от мужа! От кого же еще! А что же именно могла она прятать от мужа? Деньги? Вряд ли. Управляющий трестом не ограничивал ее в деньгах. Тогда, может быть, какую-нибудь записку для Сосновского или для кого-то еще, для какого-то неизвестного нам человека? А если то, что она прятала, связано и с убийством, которое произошло вскоре после этого?! Тогда у меня еще не было доказательств вины мужа Петровой и многое казалось непонятным, но во время нашего с тобой разговора меня осенило, и я понял, что в холодной печи в Березовом — разгадка трагедии, в которой, скорее всего, виноват муж Нины Андреевны.

Наташа не сводила с отца глаз. Когда он кончил, перевела дыхание и сказала:

— Дик, ты очень устал от всего этого, правда? Даже поседел еще больше…

— Пора, доченька, и поседеть, — виновато улыбнулся Коваль.

— Ничего не пора, — запротестовала Наташа, — ты совсем молодой, только устал, переутомился. Так ведь, скажи сам? Отдохнешь вот месяц после трудного дела, сил наберешься… — Наташа засмеялась и пододвинула к себе тетрадь.

— Ну, работай, работай, не буду мешать.

Не зная, куда себя девать, подполковник опять подошел к чуть замороженному окну. На этот раз его внимание привлекли красногрудые снегири, прыгавшие по снегу. Потом он заметил, как приоткрылась калитка и женщина-почтальон что-то бросила в почтовый ящик, прибитый с внутренней стороны ворот.

— Почта! — обрадовался Коваль и направился в прихожую, чтобы выйти за газетами.

— Не надо, пап, я сейчас! — Наташа вскочила и, набросив пальто, выбежала во двор.

«Что это она так? — подумал Коваль. — Может быть, письма от кого-то ждет… Подозрительно!» И тут же отругал себя за то, что подозрительность доведена у него до автоматизма и он машинально распространяет ее даже на собственную дочь. Но эта мысль сразу же сменилась другой: его бесконечная занятость в конце концов приведет к тому, что он прозевает-таки то время, когда появится у Наташи своя, самостоятельная жизнь, в которую войдет и в которой займет свое место пока еще не известный человек. И, подумав об этом, невольно ощутил отцовскую тревогу и боль. Каким он будет, каким окажется этот неизвестный человек? Что принесет Наташке? Этого уж, несмотря на всю свою проницательность, Коваль угадать не мог…

Наташа запыхавшись вбежала в гостиную и произнесла разочарованно:

— Только тебе… Письмо.

— От кого?

— Не знаю. Местное. Фамилия отправителя написана неразборчиво.

— Читай.

Наташа разорвала конверт и пробежала глазами небольшой листок.

— Знаешь, от кого, — сказала она, — от художника Сосновского!

— Гм, — удивился Коваль, откладывая газеты и протягивая руку за письмом. — Ну-ка, ну-ка!

— Он пишет, — шутливо изображая испуг, ответила Наташа, — что хочет написать твой портрет.

— Что, что? — не понял подполковник. — Какой портрет?

Коваль взял в руки письмо и быстро пробежал его глазами. Потом прочел вслух:

— «Я понимаю, что Вам, возможно, не очень удобно будет удовлетворить мою просьбу. Я обращался к комиссару, и он рассказал мне о Вас. После того, что произошло, я не мог взяться за кисть. Но теперь, кажется, я смогу преодолеть свое неверие в людей. И я хочу написать портрет настоящего человека, человека долга и справедливости. Это моя художническая и духовная потребность. Помогите мне в этом, пожалуйста, своим согласием».

Коваль положил письмо на стол и задумался.

— Нет, — сказал он после долгого молчания, — не могу я ему в этом помочь.

Он взял газеты и встал.

— Слушай, Дик, — предложила Наташа, — ты почитаешь, я позанимаюсь, а потом давай вместе пойдем в кино!

— Давай!

— На комедию.