Пригов. Пространство для эха

– А у нас в Сиротском переулке, это в районе Шаболовки, как-то ограбили сберкассу и убили милиционера. Ну, конечно, понаехали люди в штатском и в милицейской форме, с собаками. Мы все вывалили на улицу, чтобы посмотреть, что будет происходить. А ничего, знаете ли, и не происходило, только собаки лаяли и бросались на толпу, вели себя как-то совсем не профессионально. И в том, что убили именно милиционера, а не вохровца какого-нибудь, кассира или обычного прохожего, было что-то таинственное, загадочное и даже страшное. – Дмитрий Александрович принимает из рук врача стакан чая и, помолчав, добавляет: – По крайней мере, нам так казалось тогда… Благодарю вас.

Врач смотрит на часы, висящие на стене, и думает о том, что его смена вот уже как полчаса закончилась, а он еще в больнице, что он уже не встретит жену на Курской и по этому поводу дома опять будет скандал.

Дмитрий Александрович смотрит на граненый стакан в подстаканнике и думает о том, что, скорее всего, у той злосчастной сберкассы, когда шло ее ограбление, милиционер оказался совершенно случайно, просто объезжал вверенный ему участок на мотоцикле «Урал» с коляской. Услышал какие-то крики, звон разбитого стекла, насторожился, заглушил двигатель, оценил обстановку, принял единственно верное решение и поймал разбойника. И это уже на следующий день он был окружен подельниками грабителя, пожелавшими свести с ним счеты. Нет, он не испугался, но достал из кобуры пистолет ТТ и сделал шаг навстречу своей смерти.

Из книги Д. А. Пригова «Живите в Москве»: «Я с ужасом, но и неким восторженным замиранием сердца ожидал, как он уложит их всех в рядок меткими выстрелами. Потом подойдет, с сожалением склонится над каждым, пощупает пульс на шейной жиле, вздохнет и отлучится, чтобы вызвать санитарную или же прямо гробовую перевозку. Однако он все медлил. Группа сдвигалась вправо… Откуда мне было знать, что в пистолете Милицанера не существовало патронов, так как предполагалось, что он должен парализовать, обезвредить любого одним своим видом, являющим всю силу, волю и величие не одолимого никакими силами государства».

А потом были его похороны на Донском кладбище – венки от сослуживцев, неутешное горе вдовы, оставшейся с двумя детьми, 6 и 10 лет соответственно, залп из самозарядных карабинов Симонова в высокое Московское небо и, наконец, траурные речи, из которых запомнилась вот эта:

Он жив, он среди нас как прежде
Тот рыцарь, коего воспел
Лилиенкрон, а после Рильке
А после – только я посмел

Вот он идет на пост свой строгий
Милицанер в своем краю
И я пою его в восторге
И лиры не передаю…

И далее:

Когда придут годины бед
Стихии из глубин восстанут
И звери тайный клык достанут —
Кто ж грудею нас заслонит?

Так кто ж как не Милицанер
Забыв о собственном достатке
На возмутителей порядка
Восстанет чист и правомерн

На этих словах воспоминания о похоронах милиционера и заканчиваются, потому что более сказать о нем уже нечего.

Врач допивает чай до дна одним весьма впечатляющим глотком, словно это не чай вовсе, а дорогой армянский коньяк, затем решительно возвращается к столу, распахивает медицинскую карту, делает в ней несколько записей так называемой врачебной скорописью, более напоминающей энигматическое блуждание шариковой ручки в поле желтоватого оттенка бумаги, затем поднимает взгляд на Дмитрия Александровича и произносит:

– Давайте все-таки подведем итог нашей встрече.

– С удовольствием.

– Все это время я общался с очень интересным собеседником, которого отличает неординарный ум и совершенно уникальный взгляд на мир. Не вижу в ваших речах и поступках ничего предосудительного и имеющего отношение к нашему ведомству. Ваше нахождение здесь, безусловно, является ошибкой. Посему прошу вас немедленно покинуть больницу, а все необходимые бумаги будут выданы вам незамедлительно.

Дмитрий Александрович благодарит врача и выходит на лестницу, вдыхает здесь крепчайший запах карболки, а руки его тут же и прекращают движение, холодеют, намертво вцепившись в перила.

Так он стоит какое-то время в задумчивости.

Затем начинает спускаться на первый этаж корпуса, где направляется в регистратуру.

Тут Дмитрий Александрович слышит прелюбопытный разговор, который происходит между гардеробщицей и электриком, восходящим по лестнице-стремянке к потолку для замены перегоревшей лампочки.

– Вот скажи, Сергей Михалыч, какая вода святее – Крещенская или Богоявленская?

– Озадачила, так озадачила, – усмехается электрик и упирается руками в потолок, как в небо, совершенно уподобившись при этом сыну Иапета и Климены, брату Прометея, Эпимея и Менетия – Атланту, – думаю, что Богоявленская.