Приглашение в ад

— Я говорю — без паники, имея в виду и Кристю, — словно угадав сомнения приятеля, подмигнул Руди.

— Я, конечно, на страже. Но ее и сторожить не надо. Разве смотреть, чтобы за тобой в Варшаву не кинулась…

Проводов не устраивали. Ян и Руди договорились о связи. На вокзале Яна провожала только Кристина.

— Ян, — сказала девушка, — нам надо научиться верить. И научиться ждать. И еще одно. Я сейчас

больше, чем прежде, сильнее, чем вчера, хочу помочь своим. Я все больше ненавижу наци. Они ни перед чем не

остановятся. Остановить их может только сила. Ян, давай будем сильными! Пока не поздно…

Кристина первая крепко обняла и поцеловала Яна в губы.

Кончилась вторая педеля пребывания Яна в Варшаве. Он все больше тревожился. Шармах обещал сразу

2 вслед за Яном переправить чертежи и рисунки с тем, чтобы Ян мог заняться анализом и обобщением

деталей. Но проходил день, начинался новый, а никаких вестей из Германии не поступало.

Скорее всего Руди не может найти связного, прикидывал Ян. Необходим не просто надежный человек.

Нужно также, чтобы он мог свободно пересекать польскую границу. И чтобы за ним не тянулся “шлейф”. Руди

не профессиональный конспиратор. Однако, как говорят англичане, необходимость — мать изобретений…

Необходимость заставит всех нас поживее шевелить мозгами.

Отец встретил Яна с некоторой торжественностью и в то же время, как почудилось Яну, с затаенной

грустью и тревогой. Ни то, ни другое он не выказывал прямо. Все же долгие взгляды, ласковые нотки в голосе

не могли Яна обмануть. После рассказа отца о встрече с английским разведчиком Ян уже не сомневался, что

старик обеспокоен не на шутку.

Внешне Варшава жила, как прежде. К вечеру Маршалковскую улицу заполняла нарядная толпа

гуляющих. В парках, сидя на скамейках, неторопливые старики провожали оценивающими взглядами молодых

женщин, цокали языками и хвастались друг перед другом былыми победами. Из окон гостиницы “Европейская”

лились звуки мазурки, которую посетители танцевали в ресторане. Адам Мицкевич стоял на высокой колонне

напротив прокуратуры, и варшавяне острили, что он — единственный поляк, которого не подозревают в

коррупции и спекуляции…

В общем, Варшава была, как всегда, обаятельна, весела, самоуверенна и немного кичлива. И все же под

маской беззаботности город скрывал тревогу. Как бы варшавяне ни веселились, о чем бы ни говорили — в

воздухе пахло войной. Казалось, ею дышали даже французские духи, которыми так любили пользоваться

варшавянки…

Праздность томила Яна. Он не привык сидеть без работы. Еще в день встречи Коллинз поинтересовался:

— Что же ты собираешься делать, Янек?

— Искать место, батя.

Это “батя” произошло, по всей видимости, от украинского “батько”, и Арчибальду очень нравилось,

когда сын его так называл.

— Не спеши, — посоветовал он сыну. — Пока что кое-какие деньги имеются и у тебя, и у меня.

Перебьемся. А место нужно подыскать… (Арчибальд хотел сказать “надежное”, но передумал) удобное.

Ян усмехнулся.

— Скажи, батя: помимо тебя, кто-то знает о моем возвращении в Польшу?

Арчибальд пожал плечами.

— Я никого не извещал через газеты. Но судя по тому, как тобой интересовались… Эх, сынок, лучше бы,

чем играть в эти опасные игры, ты женился. Пора мне заняться внуком. Однако согласен и на внучку…

— Ладно, не будем об этом, — с непривычной резкостью отрубил Ян.

Арчибальд не подозревал, какую больную струнку задел в душе сына. Образ Кристины мгновенно встал

перед глазами Яна. Он еще ничего не говорил отцу о девушке. Да и что мог сказать, когда сам лишь в последние

дни стал осознавать глубину своих чувств.

Коллинз изучающе поглядел на сына, ничего не сказал. Они умели не только говорить, но и молчать,

когда требовалось. Молчание нередко оказывалось продолжением разговора. “Как помочь ему обрести себя в

потрясениях, которые надвигаются? — мучился Арчибальд. — Мне так хотелось бы, чтобы у него была родина,

которой всю жизнь недоставало мне. Когда она есть, легче не только жить, но и умирать”.

Воскресенье выдалось на редкость солнечным и теплым. Пожухлая листва не шуршала на тротуарах.

Двери величественных костелов были широко распахнуты. Внутри их полутемных утроб призывно золотились

зажженные свечи. Притихшие после бурной недели варшавяне спешили на утреннюю мессу. Люди думали о

совершенных грехах и просили всевышнего даровать прощение за старые перед тем, как совершить новые. В

это утро Яна потянуло зайти под торжественные своды собора Святого Креста. Здесь, по преданию, в одной из

опорных колонн замуровано сердце Фредерика Шопена, привезенное его сестрой из Парижа.

В костеле мощно гремел орган. Ян присел на свободную скамью неподалеку от входа. Его так захватила

торжественная музыка, что он не сразу заметил мужчину, присевшего рядом. И вздрогнул, когда незнакомец

слегка прикоснулся к его локтю и подбородком указал на барьер. На барьере лежала небольшая фотография.

Даже в мерцающей полумгле костела Ян сразу узнал изображение Черчилля. В левом белом углу разглядел