Приглашение в ад

Продолжая держать девчушку на руках, Лебедь попытался подняться, но это ему не удалось. Пришлось отпустить малышку на землю. Он заговорил с ними, не будучи уверен в том, что голос его громок, и все же надеялся, что детишки поймут все правильно, а, поняв, поверят ему. О людоедстве эти мальки были, конечно, наслышаны, а потому к незнакомцам питали вполне объяснимое недоверие. Он старался говорить искренне, не отводя глаз и даже чуточку улыбаясь. Фразы выходили убедительными, голос почти не дрожал, и в конце концов ему, кажется, поверили. А может, животы у них крепко подтянуло. Так или иначе, но они пошли за ним. То есть — это сначала за ним, а потом уже получилось так, что он плелся чуть позади, а детишки тянули его за руки, интуитивно угадывая направление, которым хотел их вести этот странный мужчина.

Только в башне он сумел перевести дух. Положа руку на грудную клетку, ощутил ропот сердца, — организм бунтовал, выказывал неповиновение. Но это становилось уже привычным. Чумазую детвору принял Санька, а Лебедь, чуть отдышавшись у порожка, спотыкаясь на ступенях, полез вверх, на самую крышу. В последнее время вид неба успокаивал его, как ничто другое. Туманно-голубой анальгетик проникал в кровь, пожарной холодящей пеной заливал бушующее и выходящее из повиновения нутро.

— Возьми телагу! — крикнул ему вслед Санька. — А то снова замерзнешь.

Может быть, он кричал это для него, а возможно, для новоявленных гостей, но Лебедю лень было думать над этим. Там, где его уже не могли видеть дети, он откровенно встал на четвереньки, помогая себе взбираться по ступеням руками.

Вот и крыша. Бездна воздуха, океан без дна. Лебедь устало выпрямился. В больном, изнемогающем от напастей мире, оказывается, гулял сильный и молодой ветер. Прищурившись, Лебедь мелко задрожал, но не от страха — всего-навсего от холода. Телогрейку, о которой кричал Санька, он, конечно же, не взял. Да и зачем? Он ведь и выбирался сюда не за теплом, а за воздухом…

Ветер…

Упругий, задиристый, не стареющий…

Откуда прилетел он и в каких таких заповедных далях рождался? На другом краю земли или всего-навсего в нескольких шагах — скажем, вон за тем перевернутым ларьком? И какое, интересно, у этого ветра тело? Возможно, такое же гладкое и окатистое, как у горной речки? Наверное. А если так, значит, ветер — существо женского пола. Ведь только женщины обладают телом. У мужчин, стариков и детей — всего-навсего руки, ноги и рты. Женщину можно сравнить с книгой, мужчину — нет. Только женщина раскрывается и распахивается навстречу, — только читай, не ленись, а мужчины — народ замкнутый.

Лебедь медленным взором обвел город. Господи! Наверное, здесь не менее миллиона квартир. Какое страшное количество! Сто тысяч домов и миллион каменных пещер. В половине из них — перестук с голосами, полуночные призраки, скрежет протираемого извне стекла. В этот мир ломилось, заглядывало и принюхивалось — ЧУЖОЕ. Иная жизнь не желала ждать, когда освободится место. Вакантная площадь делилась загодя.

Склонив голову, Лебедь прислушался к доносящимся снизу голосам. Это Санька допрашивал вновь прибывших. И наверняка успел уже продемонстрировать свой страшный револьвер. Не для того, чтобы попугать, а так — для важности. Символы убийства давным-давно превратились в символы авторитета.

С неожиданной ясностью Лебедь вдруг осознал, что это его последняя партия. Больше детей ему найти не удастся. Что-то произойдет и что-то существенно изменится в его жизни. В самое ближайшее время.

* * *

Уже через каких-нибудь полчаса они сидели в особняке Поля и вовсю дымили дармовыми сигарами. Даже Пульхен не удержался и понюхал одну из них.

— Бери-бери, не стесняйся! — подбодрил Поль. — Все реквизировано у барыг. Самым наичестнейшим образом!

— Наичестнейшим? — белесая бровь Пульхена усмешливо изогнулась.

— А как иначе, полковник! Тем и живем. И всяких там антимоний не разводим.

— Мда… — протянул Борис, оглядывая собравшихся. — Я вижу, народ здесь собрался разнополый и разноплановый, а посему без эмоций опять не обойдется.

— И это нормально, старик! — воскликнул Поль. — Важно только, чтобы эмоции были кон-струк-тив-ные! Будь уверен, ахинею про инкубаторы и светлое будущее без смердящих родителей мы здесь городить не станем.

— Действительно, не станем? — Воздвиженов усмешливо покачал головой.

— Не станем, не сомневайся.

— Вот и трогательно! Не будем плакать. А для разгончику — чего-нибудь горяченького. Мой придворный поэт прочтет свеженький акафист, челядь, ясен пень, спляшет. Если, конечно, пожелаете.

— Насчет челяди лучше бы воздержаться, — буркнул Пульхен.

— А я так не против, — возразила Мадонна.

На том и порешили. То есть поэта и пару здешних философов пригласили, остальных оставили скучать за дверьми. С грохотом водрузив на стол ящик с бутылками, Поль объявил:

— Какая политика без градуса? Россияне иначе не умеют.

Фраза опять же была нацелена в полковника, но Пульхен ничем не ответил.

Чуть позже под заунывные распевы придворного пиита Поль растолковывал собравшимся свою «центральную идею»: