— Теперь все умнеют. Иначе нельзя. Потому что люди, как звери, а звери, как люди. Собак вон диких сколько расплодилось. И ловят их, и отстреливают, а все бестолку. Хуже волков стали. Или воронье то же… Иду давеча по улице, и вдруг — рык, гавканье! Я за палку, озираюсь. Никого. Шаг шагнул, и снова рык — да не откуда-нибудь, а сверху. Гляжу, а там ворона! Представляешь? Вот ведь как приноровилась, подлость летучая!
Откуда-то из подмышки Паучок вынул миниатюрный счетчик Гейгера, продемонстрировал Вадиму, словно больной, показывающий градусник.
— А тут что — тут жить можно. Хороший район, спокойный.
— Ага. Если не считать того, что еще месяц назад все здешние подвалы были полны плесени.
Паучок довольно закивал головенкой.
— Вот и разбежался народец с перепугу. В центре вас, как огурцов в бочке, а здесь никогошеньки. А грибок тутошний, между прочим, того. Поцвел, поцвел, да и заглох.
— Это потому, что выжгли его тогда. Потому и заглох… — Вадим подцепил купюру, покрутил перед глазами. — Да… Гляжу я на тебя, Паучок, и удивляюсь. Кругом голод, люди от пуль, эпидемий мрут, а к тебе ни одна холера не пристает. Сахарком вон балуешься, усы отрастил.
— Чего ж усы… Усы — они сами по себе. — Паучок удивленно потрогал у себя под носом. — А убивать меня — рука не поднимется. Или патрон пожалеют. От заразы ить тоже надо бегать. Дымом окуриваться. А сахар — так это как повезет. Я, к примеру, за тараканами наблюдаю. Они хоть и звереныши, но хитрые! И тут главное — не спугнуть. Они лучше любой собаки чуют, где радиация, а где жратва. Так что, куда они, туда и я.
— Слушай, Паучок! А может, тебе лекции читать? Перед публикой? О голоде, о тараканах.
— А что? И смог бы. Очень даже просто. Особенно если не за так. Я и про бомбежку могу советов надавать. Хоть даже тебе.
— Ну да?
— А как же! Ты вот раздеваешься, когда спишь, а я нет. И окно — вот оно — завсегда рядом. Попадет бомба, и посыплятся кирпичики. А я раз — и в окно. И все мое при мне. Вот и соображай головушкой молодой.
Вадим хрустнул костяшками пальцев. Самовлюбленность старика порой откровенно раздражала.
— Любишь ты жить, Паучок. Ой, как любишь! И смерти, верно, боишься?
— Кто ж ее не боится? — хозяин суетливо зачесался, погружая руки в ветхое, понадетое в несколько слоев тряпье. — Может, оно и не страшно — помирать, да уж больно охота досмотреть. Чем, значит, все кончится.
Паучок поджался, встретив тяжелый взгляд Вадима.
— Я, Вадик, это… Мне бы в туалет, ага? — он метнулся в прихожую, торопливо щелкнул задвижкой.
Вадим снова приблизился к окну, попробовал наощупь шторы. Пыль. Жирная, многолетняя пыль. Грязь была там, где обитал Паучок, и там, где был Паучок, обитала грязь. Уравнение с двумя неизвестными. Хотя… Почему же неизвестными? Очень даже известными, потому как и сам Паучок представлял собой разновидность человеческой грязи. «Больно уж охота досмотреть…» Разумеется. Это ведь лучше любого кино, — раздвинул шторы и гляди, наслаждайся! И проблем никаких с жилплощадью. Когда две трети населения вымерло, жилищный вопрос решается сам собой. Так было, наверное, и в блокадном Ленинграде. Холодно, голодно, пусто.
Вадим обернулся к двери туалета.
— Эй! Ты там веревку проглотил? Или романом зачитался?
— Ага, «Войну и Мир» Льва Филимоныча…
— Почему — Филимоныча?
— Потому что потому, — голосок Паучка дрожал. — Ты, Вадик, не петляй. Мне про жизнь и смерть не надо рассказывать. Хочешь что спросить, — спрашивай.
— Ладушки! — Вадим колотнул кулаком о ладонь. В самом деле, чего взъелся на Паучка? Напугал бедолагу, дрожит, небось, там за дверью.
— Что ж, тогда слушай… Встреча у меня сегодня. Важная. И собеседник важный. Лили зовут. Вот и хотел про него поспрошать. Не слышал ли часом чего нового?
— Да вроде нет.
— А чего трясешься тогда, как заячий хвост?
— А того!.. — старичок за дверью мялся, подбирая слова. — Мне, Вадик, тоже не все можно. Так что это… Про чего попроще — я завсегда скажу. Потому как с вами. Но про эти дела не знаю и знать ничего не хочу.
— Это твое последнее слово?
— Последней и не бывает!
— Что ж, как хочешь… — Вадим поморщился. Знал про Лили Паучок. Еще как знал! Потому и наложил в штаны. Выходит, всех напугал двухголовый.
Вновь приблизившись к дивану, Вадим разгреб стопку купюр, выбрал парочку почище. Зачем-то ведь он сюда зашел, — так хоть это с собой унесет. Ну, а идеальных осведомителей не бывает. Нет их, Вадим Алексеевич. Природой не предусмотрено.
Вздохнув, Вадим вышел на лестницу, дверь за собой аккуратно прикрыл.