Причуды любви

Смотри, — с каким-то надрывом в голосе произнесла она, — смотри на свою жену… — и с улыбкой, одерживая победу над собой, добавила — на свою бесстыжую жену.

И резким движением убрала руку с лона. Ее ноги чуть разошлись, почти открылись. Но усилие это вызвало у нее дрожь. Она снова собралась, сжала бедра. Ее ладонь едва вновь не закрыла лона. Я трижды нежно поцеловал шелковистые волоски.

Она вздрогнула.

— Знаешь, — сказал я, — нет женщины прекраснее тебя.

И словно в благодарность или пытаясь скрыть свою застенчивость, она сплела руки на моей шее и несколько раз поцеловала. Потом опустила голову, лаская мою грудь, словно настал ее черед совершать открытия и поклоняться. Она следовала тому же ритуалу, что и я, спускаясь вниз по плоти и потихоньку освобождая ее от одежды.

Я был счастлив, но немного побаивался. Не вызовет ли внезапная встреча этой только что родившейся женщины с мужским, яростным в своей наивности желанием, если не чувство смешного — она была слишком возвышенна, чтобы думать о смешном — то чувство какого-то животного уродства, которое пробудит ее от сказочного опьянения, в которое мы со вчерашнего дня погружались вместе с ней. Я подумал, а не будет ли более мудрым, и даже совершенно естественным, отдаться возбуждению притворства с моей стороны не могло и быть — и тут же перейти к обладанию.

Однако предстоящее испытание, возбуждающее мою чувственность, даже интересовало меня своей опасностью. Я повторял себе, что мой ум, не терявший математического склада даже в моменты безумства, не согласится уйти от решения задачи, изменив исходные данные. Поскольку я с возбуждением последовал за Люсьенной в открытии этих плотских вещей, было ли элегантным, в интеллектуальном смысле этого слова, уйти в сторону в решающий момент?

Но уже было поздно. Люсьена обнажила меня и инстинктивно отстранилась. Я ощутил беспокойство. Но она отстранилась не резко, не отвернула взгляда — напротив, глаза ее стали пламенными и серьезными. Она вдруг прижалась головой к моему плечу, спрятав лицо от меня, и с горячим придыханием шепнула мне на ухо:

— Муж мой.

Я обнял ее за плечи. Она медленно добавила:

— Послушай. Есть вещи, которых я никогда не понимала, а теперь поняла. Знаешь… Я читала (можно быть мудрецом и читать об этом), я читала, что в некоторых античных обществах женщины поклонялись приапу, делали из него культ. Я не могу сказать, что была возмущена. Это было для меня странным, столь же далеким, как древние безумства, как жертвы Молоху. И вот…

— И вот?

И вот… — она еще глубже спрятала лицо и вздрогнула с головы до ног, — и вот! я не подозревала, что он может быть… так прекрасен, обладать столь ужасной и нетерпеливой красой. Я всю жизнь буду помнить, с каким порывом ты вчера смотрел на мою грудь. Это сильнее меня. Я злюсь на себя, что мне не хватило мужества раскрыться перед тобой так, как сделал это ты, мой муж… у меня еще нет этого мужества. Но я поклоняюсь… — слово, огненным шаром ширилось в ее вздымающейся груди, — … я охвачена обожанием, как античная женщина…

Она задыхалась. Ее сердце боролось само с собой Я сбросил с себя одежды.

— Хоть один поцелуй, — прошептала она.

Ее опасливый и быстрый поцелуй походил на поцелуй с которым прикладываются к ногам идола; потом она откинулась на спину, ее ноги раскрылись, и она привлекла меня к себе.

И стоило мне войти в нее, как из ее груди вырвался долгий и ровный звук, и крик, и прерывистое дыхание, воркование и хрип одновременно. И одного этого стона хватило бы мне, чтобы исторгнуть спазм наслаждения, но я в невыносимом возбуждении все же смог отдалить его.

Морис Понс СЛОВНО НОВОБРАЧНЫЕ

Самые сладкие наслаждения те, на которых не кончается надежда.

Дюк де Леви

Раньше гувернантками у нас служили молодые англичанки, и мы, по привычке, когда она приехала, назвали ее «мисс». Она немедленно поправила нас, сказав, что по-немецки девушек называют «фройлен».

И мы стали звать ее мисс Фройлен. На самом деле ее звали Блюменфельд, и это имя очень подходило к ней. Она напоминала нам нашу деревню: за исключением пшеничных снопов, скошенных летом на наших глазах и увезенных крестьянами на тяжело груженных телегах, мы никогда не видели ничего светлее ее волос; ярко-красные губы соперничали с самыми яркими цветами, а голос журчал, как река. Я до сих пор слышу его:

— Это же неразумно! Разве можно сказать по-французски: мадмуазель девушка?

И мило добавляла:

— И не такая я уж девушка!

Мы не знали, как следовало понимать ее. Летом дом был заполнен детьми, и их крики разогревали дом, как солнце. Днем мы укрывались на террасах в тени листвы.

Мисс Фройлен следила за нами сквозь длинные ресницы. Она делала вид, что читает один из французских романов, которые подбирал для нее наш дядя, хотя больше любила спать на залитом солнцем шезлонге.

Была она в эти мгновения так прекрасна своим безразличием дикорастущего растения, что никто не осмеливался потревожить ее.