Причуды богов

Удивительно – Юлия помнила эти глаза! Порою она всерьез пыталась припомнить, что было с нею прежде, до того, как она пришла сюда, и все ее желания свелись к непрестанной иссушающей жажде, которую она безуспешно пыталась утолить напитком, имеющим запах тины. Но ничего не возникало в голове, никаких картин, кроме одной: она стоит в сиреневой комнате напротив статуи обнаженного, бесстыдного мужчины, а потом, ночью, эта статуя выходит из ниши и ложится к ней в постель. Это Баро стоял там, Баро потом возлег с нею и терзал ее страстью! Но с той ночи, чудилось, прошло немалое время! Стройный юноша, чью статую видела Юлия, превратился в крепкого, заматеревшего мужчину, все тело которого утратило мраморную гладкость кожи и поросло густыми черно-седыми волосами, так что бриллианты длинного ожерелья, которое он носил не снимая, посверкивали сквозь кудрявую поросль на груди, словно светляки сквозь траву. Молоденькие цыганки шептались меж собой – мол, той, кого Баро полюбит, он отдаст свои бриллианты, а ведь они – целое состояние. Говорили также, будто он снимет его ради той, к кому потянется его сердце, во время ласк, чтобы не поцарапать нежную кожу женской груди, не причинить ей боль. Пока же он не снимал его ни разу, и некоторые с гордым видом показывали чуть заметные, полузасохшие царапины, как знак того, что разделяли с Баро свое ложе. Как-то раз, впрочем, Юлия увидела, что одна из таких цыганок украдкою сдирает ногтем засохшую коросту, не давая ей зажить, и поняла, что Баро давно не брал себе женщины из табора – так, теперь она это знала, назывались все они, живущие в зале с низким сводчатым потолком, спящие на коврах вповалку, поющие, танцующие и трясущие наперебой монистами, чтобы привлечь внимание Баро.

С этого все и началось…

Баро появился в сопровождении Эльжбеты. Она держала его за руку и что-то быстро говорила, причем глаза ее имели столь жалкое выражение, что ясно было: она о чем-то умоляла Баро, а тот нипочем не давал согласия – небрежно отвечал что-то, улыбаясь уголком рта, а глаза его так и шарили по толпе жадно вздыхающих цыганок. Позади Баро стояли еще два цыгана, в таких же черных бархатных безрукавках, белых рубашках и алых шелковых шароварах, как у вожака. Они были молоды, статны, красивы, но ни одна женщина не глядела на них искушающе: вся сила соблазна была устремлена только на Баро.

Наконец он передернул плечами и покачал головой так выразительно, что всем сделалось ясно: он отказал Эльжбете. Она отпрянула, стиснула у груди руки, задрожала вся… Напрасно! Баро махнул рукой старшей цыганке, та хлопнула в ладоши – и на ковры полетели одна за другой сорванные рубашки молодых цыганок, и сонмище грудей, оказавшись обнаженными, соблазнительно заколыхалось, сонмище лиловых, алых, коралловых, коричневых сосков призывно напряглось под скучающим взглядом Баро.

А потом по знаку старшей девушки одна за другой пошли мимо Баро, потряхивая грудями и монистами, да так, что это зрелище могло бы искусить святого! Молодые цыгане подались вперед, глаза их загорелись, губы с вожделением приоткрылись. Один Баро оставался внешне безучастен – только желваки на скулах ходили да ожерелье сверкало на часто вздымающейся груди.

Юлия таилась в своем углу, наблюдая, как наполняются надеждой заплаканные глаза Эльжбеты, пока все девушки проходили мимо Баро, а он так и не остановил ни на одной из них свой выбор. И вдруг старшая цыганка заметила спрятавшуюся, одним рывком сорвала с нее рубашку и с такой силой вытолкнула ее на середину залы, что Юлии ничего не оставалось делать, как припомнить все, чему ее здесь учили, и старательно повторить урок.

Слишком старательно! Она так запрокинулась, выставляя трепещущую, звенящую голую грудь, стоя на коленях, что едва не потеряла равновесие. Напряглась, пытаясь удержаться… Поясок ее юбки с тихим щелчком лопнул – и лоскутья соскользнули, оставив Юлию совершенно голой. Она замерла от ужаса.

То, что произошло потом… Одним прыжком молодые цыгане оказались рядом, схватив девушку. Ее остолбенение, впрочем, сразу прошло, и она сшибла одного на пол, подцепив ногой за ногу и сильно рванув, а другого просто пнула в коленку так, что он взвыл и запрыгал.

Только этот вой и был слышен – такая воцарилась тишина в зале. Мониста более не бренчали – девушки, сбившись в уголке, с испугом глядели на Юлию, которая уже подобрала свои лохмотья и безуспешно старалась вновь приладить их на себе, но лопнувшая веревка оказалась чересчур коротка и никак не завязывалась.

Она не замечала, но остальные-то видели, как упавший цыган вскочил и, сверкая глазами, в которых ярость сменила страсть, выхватил из-за голенища плетку, замахнулся… Но Баро только цыкнул – и юноша опустил плеть, отошел, хрипло выдохнув свой неутоленный гнев, но спорить не осмелился. А сам Баро дернул Юлию к себе, взял в горсть ее косу, поглядел на жесткие, распушившиеся кончики, потом погладил ровненький пробор, бегущий по голове: