Прибой

— Я, кажется, не понимаю тебя. Мало ли, откуда эта бессмыслица могла взяться. Вроде, был такой заброшенный кинотеатр на севере — может, у них там база.

— Может. После обсудим. Нам нужно идти.

Финальный аккорд мы не обговаривали в деталях: все с пометкой «по обстоятельствам». Однако я чувствую, что Костя прав: нужно. Остальные чувствуют то же самое, и мы идем навстречу приближающемуся поезду. Нас семеро. Прагматичный и разумный Макс ищет в глюке логику, его закадычный друг Вадим — приключений на пятую точку опоры, но в то же время оба они ищут смысл, который превращает существование в жизнь. Лена ищет красоту, Волк — себя самого. Для Рэма проход в глюк не отличается от поездки в пригородный лес, а поездка в пригородный лес не отличается от полета за полярный круг: он ничего не ищет и не ждет от пути, кроме самого пути. Костя ничего не ищет и не ждет: он отдает глюку себя самого. Ради чего — я не знаю и не уверена, хочу ли знать. Когда-то меня привело в глюк любопытство. Когда-то я искала силу, когда-то — причину и повод жить, когда-то — жизнь… Мне сложно судить о своих мотивах. Я не люблю терять — даже то, что никогда не считала своим.

В глюке легко умереть. Но сложно умереть по-настоящему. Возможно, но сложно: во всяком случае, мне до сих пор ни разу не удалось. Одно время знакомые проходимцы звали меня Кошкой, но прозвище подзабылось после девятой смерти. Эта будет четырнадцатой, если я не сбилась со счету. Многие проходимцы верят, что всякий раз, умирая в глюке, мы оставляем здесь часть своей души. Если так — то это немаловажное дополнение к выброшенным воспоминаниям.

Нас семеро. Мы мало похожи друг на друга, но нас объединяет одна привычка — и связь эта крепче костиного табака и неизбывней волчьего недовольства. Все мы любим гулять по трамвайным рельсам.

— Надо было припасти шампанского. — Вадим обгоняет нас с Костей, на ходу разглядывая непочатую бутылку. В голосе его слышится легкое сожаление. — Не подумал, олух. Ну, как уж…

Окончание фразы заглушает гудок. Поезд выворачивает из-за моста и несется на нас, набирая скорость. Волк вырывается вперед и несется на него. Сквозь грохот слышен гулкий хлопок — где-то сзади Рэм разряжает карабин в воздух.

Все-таки, неудобно ходить по шпалам: ступать на каждую — слишком мало, через одну — слишком много.

Последнее, что я вижу — Вадим перехватывает бутылку за горлышко и швыряет ее навстречу слепящему свету. Свет заполняет собой все — далекий, как боль от удара, близкий, как опрокинутое небо, белый, ослепительно яркий.

Это лампа. Всего лишь лампа.

Моя лампа. Моя комната. Моя реальность.

* * *

После смерти в глюке проходимца выкидывает в реальность само собой — без хождения по леске на грани яви и бреда, пока Врата сдирают с твоего «я» шкуру и выворачивает ее наизнанку. Нет муторной борьбы с печатью, нет долгих минут, в которые ты, уже вернувшись, не решаешься открыть глаза и взглянуть на остальных: все ли здесь, все ли в своем уме? Это — единственный плюс смерти в глюке. После, в реальности, глюк смерти раньше или позже догонит тебя. В ночных кошмарах или наяву, так или иначе, однажды его придется прочувствовать до конца, до последней капли боли и страха, до последней переломанной кости — если, умирая в глюке, тебе не повезло ее почувствовать. Но это случится потом, а поначалу — есть повод для радости.

— Психи, — сиплым голосом говорит Костя, обводя нас взглядом. В его устах это звучит, как комплимент. — Но я нас поздравляю.

— Спасибо, товарищ главврач, — Лена встает с пола. Ее, как и меня, отбросило от печати на метр с гаком, к обитой войлоком стене. Психам никак без мягких стен. Тело в трансе не всегда сохраняет неподвижность, а от проломленного в реальности затылка не спасут никакие чудеса глюка.

— Какой я тебе, нафиг, главврач?

— Хороший, — улыбается Лена.

— Хреновый, — одновременно с ней отвечает Волк. Никто не смеется. Макс степенно приводит в порядок одежду. Вадим разглядывает начерченные на листе фанеры Врата, линии которых уже начали осыпаться. Отработавшая, отжившая свое время печать, и потухшие свечи в причудливых восковых потеках по ее углам — как отжившие свое люди.

— Хоть бы определились для начала, — вяло огрызается Костя. Он выглядит чертовски уставшим. Да и все мы не лучше.

Рэм, нацепив наушники, гоняет на плеере радиоканалы — «сверяется с реальностью», как он это называет. Почувствовав мой взгляд, показывает большой палец — реальность та самая, из которой мы уходили, или очень похожая на ту. Но плеер выключать не спешит.

— Кость, все же, что не так с «прибоем»? — спрашиваю я. Меня не отпускает чувство, что что-то мы упустили из внимания… Что-то важное.

— Если мячик, уроненный девочкой Таней в реку, не унесет в Каспийское море — однажды его прибьет к берегу, — неохотно отвечает Костя. — Вопрос в том — что, в нашем случае, мячик?