При вспышке молнии

Уэйд мысленно попытался возразить на собственные обвинения, но, к своему ужасу, не нашел для себя никаких оправданий. То, что он сделал, — ужасно.

— Это какой-то бред, Шилли. — Поспешно, чтобы не передумать, Уэйд спустил ноги с кровати. Упершись локтями в колени, он обхватил голову руками. — Я не могу.

Он снова перебрал в памяти все, что произошло. И снова оказался мерзавцем в собственных глазах. Коварным, похотливым мерзавцем. Он был готов сорвать одежду с сестры своего лучшего друга — которая, между прочим, тоже его лучший друг — и овладеть ею прямо здесь, в ее собственной постели! В двух шагах от ее родителей Боба и Мери, которые доверчиво смотрят телевизор.

Он предал их так же, как предал Дану, и Тима, и все семейство Шилли!

— Я чувствую себя подлецом, гадкой крысой, — простонал Уэйд. — Нет, еще подлее, еще ниже. Что на свете противнее крысы?

Дана лежала, отчаянно стараясь осознать то, что между ними произошло. Бешеное желание, неодолимая потребность поцеловать его, коснуться, жаркая страсть, от которой до сих пор горело все тело, — и, наконец, его ужасное бегство.

Она зажмурилась, превозмогая нестерпимую боль. Он просто передумал. Он понял, что она ему не нужна. И если она хочет сохранить хотя бы видимость их былой дружбы и остатки гордости, она должна вести себя как ни в чем не бывало. Будто ей все равно. Будто он волен сейчас уйти и бросить ее вот так.

Способность скрывать свои чувства не раз спасала Дану, отбивая у родичей охоту дразнить, вредничать, читать нотации и приставать с расспросами. Это умение пригодилось ей и сейчас.

— Хм, посмотрим, — заявила Дана почти беззаботно. — Поскольку крыса — теплокровное, змея, безусловно, противнее. А минога, например, располагается ближе к нулевой отметке на шкале эволюции. Что выберем?

— Шилли…

— Хотя зачем останавливаться, когда у нас еще имеется чудесный мир вирусов? — продолжала Дана. — Устроит тебя такое сравнение, Саксон? Ты — болезнетворный вирус?

Уэйд засмеялся.

— Я словно опять на уроке биологии.

— Если память мне не изменяет, ты был не особенно в ней силен. — Дана медленно, как-то даже лениво встала с кровати. — Тим говорил, ты с трудом заработал трояк, потому что не готовился ни к одной контрольной. По-моему, он тайно завидовал твоей наглости.

— Нет, не завидовал. Тим считал, что я чокнутый, раз не думаю о том, с какими результатами закончу школу, и все время уговаривал образумиться. — «А он, между прочим, пропускал мимо ушей искренние увещевания друга, — подумал Уэйд, — упорно, безответственно разгильдяйствовал и вот до чего докатился. Пытался соблазнить родную сестру Тима в их собственном доме!»

Да, приходится признать: даже болезнетворный вирус в сравнении с ним — создание благородное.

Дана стояла перед зеркалом, укрепленным на комоде, и методично изничтожала все следы недавних страстей. Причесалась, напудрилась, намазала губы. Она увидела свой взгляд в зеркале: бесстрастный, безжизненный, под стать запертой на замок душе, отвела глаза и быстро взглянула на Уэйда, который все еще сидел на кровати. И поносил себя.

— Шилли, я знаю: все, что я тут натворил, ужасно, и я ненавижу себя за… за…

— Саксон, потребность в самобичевании после того, как поцелуешь кого-нибудь, не слишком льстит тому, кого ты поцеловал. Робость — это очень мило, но кому же понравится подобная чушь?

— Шилли, ну перестань дурачиться хоть на минутку! — Это был вопль отчаяния. — Как мне извиняться, когда ты все время шутишь? И притом очень гадко!

— Никаких извинений и не требуется, Саксон.

Дана обернулась, удостоверившись, что лицо хорошенько скрыто под маской безразличия. Безмятежный, спокойный вид, никто и не догадается, как ей больно. Может, стоит записаться в любительский театр? Что-что, а притворяться она умеет отлично.

— Я сегодня выпила чуть больше, чем нужно, — сказала она беспечно, — а у тебя голова пошла кругом после светопреставления в клубе «Конкрит». Так что мы оба немножко не в себе. Подумаешь, поцеловались. Ну и что?

Уэйд замер, вытаращив глаза. Какая черствость! Словно поцелуи и ласки ничего для нее не значили, словно это не она его раззадорила, заставив мучительно предвкушать нечто прекрасное и глубокое, подобного которому он никогда прежде не испытывал.

— Ну и что?! — переспросил Уэйд. Он тут с ума сходит, а она… — Значит, ты хочешь сказать, что надралась в ресторане и поэтому меня поцеловала?

Дана врала без зазрения совести, впрочем, слегка опасаясь, что Уэйд ее раскусит. В бангладешском ресторане не подавали спиртного.

Но Уэйд как-то странно смотрел и даже не пытался поймать на слове.

Он и чувствовал себя как-то странно. Хотелось ее задушить, но сначала швырнуть на кровать и любить несколько часов подряд — правда, потом едва ли захочется душить.

Но он не пошевелился. Дана недвусмысленно дала понять, что он ничего для нее не значит. Он просто соучастник эксперимента, от которого она с легкостью отмахнулась.