При дворе Тишайшего

 В Кремле, около самого дворца, на площади собирался народ; он суетился, перебегал с места на место, волновался, говорил и даже ссорился. Но все же было довольно чинно и тихо.

 Почему же эта тысячная толпа наполнила двор, площадь и крыльцо во дворце, чего она ждала, чего хотела и о чем волновалась?

 Вот в богатых каретах появились бояре; не доезжая до царского дворца, они вылезли из экипажей и шли дальше уже пешком; степенно выступали они в своих высоких собольих и бобровых шапках с посохами в руках, надменно оглядывая чернь и перекидываясь незначительными словами.

 Бояре прошли в покои государя, а следовавшая за ними толпа остановилась на Постельном крыльце, находившемся между приемными Большими палатами и жилыми покоями государя.

 Это была большая площадь, служившая сборным местом для младшего дворянства и приказных людей, желавших побывать во дворце; на Постельном же крыльце объявлялись царские указы о войне и о мире, о сборе войск и вообще обо всех административных и законодательных мерах, предпринимаемых правительством. Здесь же узнавались и важные политические новости.

 В толпе мелькали молодые лица стольников: это были дети чиновных отцов; их отцы были в больших и великих чинах, но не из первостепенной знати по происхождению. Стольников при Тишайшем насчитывалось до пятисот человек, и они разделялись на площадных, стоявших на Постельном крыльце, и на комнатных, или ближних, служивших государю внутри его покоев и присутствовавших во время приема послов; последние принадлежали к более знатным и древним родам.

 Вместе со стольниками дожидались на крыльце и стряпчие, которых было не менее восьмисот; стряпчий — тоже царский слуга, ходивший за государем со «стряпней», то есть с его шапкой, полотенцем и другими домашними вещами. При выходе государя в церковь они несли для него стул, скамеечку, держали в церкви его тяжелую шапку; в походах возили его панцирь и меч; во время зимних поездок государя по окрестностям Москвы назначались в «ухабничьи», для поддержания возка на ухабах; во время обедов ставили блюда пред боярами, окольничими и ближними людьми. Несмотря на невысокое положение стряпчего, на эту должность назначали иногда даже и родовитых дворян.

 Между стольниками и стряпчими на дворцовом крыльце толклись московские дворяне, дожидались дьяки, взад и вперед бегали «жильцы»; эти последние составляли двухтысячный отряд дворянских, дьячих и подьячих детей, из которых «по сороку человек» ночевало на царском дворе.

 Вся эта «служня» была обязана быть постоянно налицо при великом государе и являться к нему по первому зову за указом. Поэтому с утра вся площадь, крыльцо, палаты и сени были полны народа, и все суетились, как в муравейнике.

 Кто–то стал протискиваться вперед, прося пропустить его, дабы поискать ему боярина ростовского Буйносова.

 — Дело, дело, важнеющее дело есть к боярину, — озабоченно говорил неопределенного вида жилец, расталкивая локтями народ и очищая себе дорогу.

 — Ты не очень–то при, чертов сын! — раздалось ему вслед. — За это ведь и под микитки звездануть можно!

 В другом месте сцепились два стольника.

 — Врешь, хайло нечистое!.. Будет Ивашка холопом моим, потому что мать его на моем гумне его родила, — вопил зычным голосом рыжеволосый стольник, залихватски надвигая набекрень дорогую бобровую шапку.

 — Чтобы твоей матери поперхнуться, — орал другой боярский сын, — коли я не оттягаю от тебя Ивашки!..

 В сторонке, опасливо озираясь, тихо переговаривались трое.

 — Бают, оттого и помер боярин, — внушительно сказал один, а двое других сочувственно ему покачивали головами, — соперник, значит, Шереметеву–то, он до него давно добивался.

 — Как звать–то боярина?

 — Никитой Федоровичем Хлоповым прозывался умерший.

 — Будто, сдается мне, позавчера я этого самого боярина на кулачном бою видал, — вмешался третий.

 — Ну, как ты мог видеть его, — раздражился рассказчик, — если он как есть умерши?

 — Облыжно это, ей–Богу же, облыжно!.. Не умирал боярин, и никто его не травил, а тем паче боярин Шереметев.

 — А ты боярина Шереметева язык, что ли? Началась перебранка, опять на сцену вышли отец, мать,

 братья, сестры и вся родня по восходящей и нисходящей линии спорящих, и ссора закончилась дракой.

 В то время как на крыльце разыгрывались сцены этого рода, не менее интересное происходило и в «передней». Так называлась в старинном государевом дворце приемная комната, в переднем углу которой стояло царское «место», а вдоль стен — лавки. Гостей приглашали садиться на лавки по старшинству; более почетных — ближе к «месту», отсюда и произошло то страшное «местничество», которое вносило столько смут в наше старинное дворянство и с которым безуспешно боролись цари; впрочем, Алексей Михайлович сурово преследовал местничество, и к концу его царствования оно почти совсем утратило свое значение.

 Все бояре, окольничие и думные люди обязаны были ежедневно, являясь во дворец, собираться в передней, ожидая царского выхода. После обедни здесь происходило «сиденье с бояры» — заседание царской думы в присутствии государя.